При этих словах майора Орача капитан Бухтурма побагровел, смуглое лицо стало цвета кирпича, только что вынутого из обжиговой печи.

— Освобождать — не задерживать, доброе дело делаешь, — напомнил ему подполковник Авдюшин.

Капитан заупрямился:

— Какой-то ливерщик[5] взял магазин. Допустим — залетный. Кто-то дал ему наводку, что дом сторожихи на юру, наискосок через дорогу от крайней скирды, а детвору она запирает. Но ключи! И образец подписи! И специальная бумага для пломбы! У кого она была? У Голубевой! Так что без нее тут не обошлось! Кто знал, что товар лежит готовенький в подсобках?

— Капитан! — возразил Иван Иванович. — Определяя заранее степень виновности того или другого человека, оказавшегося в кругу событий, мы с вами создаем условия для ошибки. Наша обязанность добывать и сортировать факты. Факты и только факты!

Можно было бы просто приказать капитану: «Вы уже допустили одну непростительную ошибку — не увязали кражу с пожаром в селе. Не делайте второй; освободите незаконно задержанную вами гражданку Голубеву Веру Сергеевну, директора универмага». Но Бухтурме предстоит вести дело дальше, так что необходимо прежде всего переубедить его, доказать, где он допустил ошибку и почему. Хотя чутье вело его по правильной дороге: преступник каким-то образом получил сведения у работников магазина.

— Древние говорили: все дороги ведут в Рим. — Иван Иванович старался уйти от темы, толкающей к непониманию друг друга; важно было из людей с разными характерами создать коллектив, нацеленный на одно: найти и обезвредить преступников. — А наш капитан считает, что все дороги и тропы начинаются от Голубевой. Так нанесем ей визит, потолкуем. И по ходу дела решим: освободить ее сейчас или какое-то время еще погодить...

Бухтурма успокоился и, открыв дверцу «бобика», забрался в дальний угол.

Вера Сергеевна Голубева, 35 лет, незамужняя, член КПСС. По службе характеризовалась с самой положительной стороны. Она работала директором промтоварного магазина еще в ту пору, когда весь-то стретинский центр ютился в помещении бывшей земской больницы. Старое здание просело в результате сотрясений от взрывов в доломитном карьере и ремонту практически не подлежало... Но, как говорится, нет худа без добра, — облпотребсоюз в дружбе с колхозом «отгрохал» двухэтажный универмаг самой современной планировки с превосходными подсобными помещениями. Всю организационную сторону сложнейшей стройки Голубева «тащила» на своих худеньких плечах. А это ох как нелегко! Но она умела находить общий язык и с проектировщиками, и со строителями, и со снабженцами, и с другими организациями, без помощи которых сегодня не решается ни одно серьезное дело.

Голубеву пригласили на беседу в кабинет начальника райотдела. Она переступила порог и остановилась возле дверей, близоруко щурясь.

Это была небольшого роста, худенькая женщина, из тех, кто живет в вечных хлопотах и заботах о делах, о близких и дальних родственниках, о знакомых и соседях, поэтому времени на себя у них не остается. Волосы — реденькие, каштановые, по всей вероятности, Голубева мыла их в красящем шампуне «Ольга». Глаза уставшие, под ними широкие синие круги, заретушированные сеткой мелких-мелких морщинок. Губы сухие, рот небольшой. Косметикой Голубева, по всему, никогда не увлекалась, хотя следы помады можно было еще различить на ободочках губ.

— Присаживайтесь, Вера Сергеевна, — пригласил ее Иван Иванович, показывая на приготовленный заранее стул. — Мы рассчитываем на вашу помощь...

Она метнула не очень приветливый взгляд на капитана Бухтурму, сидевшего возле окна, и Иван Иванович понял: женщина обижена.

Она села на предложенный стул, не согнувшись в спине. Было в ней что-то от физкультурницы, которая, стоя на мотоцикле, держится за древко развевающегося знамени. Такой Голубеву делала оскорбленная женская гордость.

Иван Иванович невольно симпатизировал директрисе.

— Вопросы, которые я задам, вам, видимо, уже знакомы. Вы-то сами, Вера Сергеевна, что думаете о случившемся?

Она кивнула, мол, вопрос поняла. Но сразу ответить не смогла: волнение перехватило дыхание. На глубоко посаженные серые глаза навернулись слезы. Но она их не замечала. Наконец тяжело вздохнула.

— Какое-то наваждение... — низким голосом заговорила она. И это было неожиданно; такая маленькая, сухонькая, а голос...

«Ей бы Леля в «Снегурочке» петь», — подумал Иван Иванович.

— Привезли импорт, кое-что из обуви... Женские сапожки... Радиотовары... Полную машину. Ну, просто повезло: все, что просили, — получили...

— Оч-чень повезло! — ядовито заметил капитан Бухтурма.

Голубева глянула на капитана и вспыхнула.

— Я... не об этом... — пояснила она и замолчала.

Иван Иванович понял, что рождающееся доверие, без которого следователю и розыскнику просто невозможно работать, у Веры Сергеевны исчезло. Ему захотелось сказать капитану: «Вы свободны», но делать этого в присутствии Голубевой не следовало. Все, что надо, Иван Иванович скажет невыдержанному человеку потом, наедине.

— Случай-то, Вера Сергеевна, особый. — Иван Иванович сделал паузу, давая Голубевой возможность осознать эту истину. — И вы, и все мы встревожены... Действительно, наваждение... Но как все случилось?

Женщина поежилась. Всех донимала полуденная духота, а Голубеву знобило.

— Приехали с товаром, девчонки спешили... Восемь продавцов, пятеро еще незамужние. Да и те, которые замужем, еще не старухи. А в ДК — концерт, артисты Киевской филармонии. У всех наших билеты... Мы дружно навалились, разгрузили машину, товар занесли в подвал... И все... — Она растерянно глянула на Ивана Ивановича.

Он понял ее: «И все...» означало, что привезенного товара она больше не видела.

— А что дальше?

— Ничего... В воскресенье мы все помогали колхозу на уборке овощей... В понедельник, как и договорились, пришли пораньше, к семи. Универмаг работает с десяти, мы приходим — к девяти. Но надо было рассортировать привезенный товар...

— А сам процесс открытия — закрытия... Как он проходит?

— Как во всех промтоварных магазинах. Каждый отдел отвечает за свой товар, а помещение общее... Так вот, чтобы не было двусмыслицы, заходим в магазин и покидаем его после работы — все вместе. За ключи по очереди отвечают доверенные — заведующие отделами. Но при них всегда есть дежурные. Закрыли, опечатали — Матрена Ивановна принимает контрольную пломбу. А утром сдает дежурство тому, у кого ключи, — доверенному. В этот раз ключи были у меня. Глянула на пломбу — цела. Открыла. А зашла в магазин — своим глазам не поверила: все, что привезли накануне, исчезло. Все-все. И то, что было в отделах, — пустые полки.

— Что же вы предприняли?

— Обошла со своим замом магазин, заглянула в подвал... Наревелась вволю и позвонила в милицию...

— А когда вы убедились, что роспись на пломбе — ваша?

— Точно уж и не помню, — вздохнула Голубева. — Капитан приехал, начал опрашивать всех, проверил замки и ключи... Три замка: винтовой, внутренний... В проспекте говорится, что ключ подобрать невозможно: сто тысяч вариантов... И — висячий, с контрольной пломбой. Капитан вынул ее из замка. Я же проткнула ключом. Показывает: «Подпись ваша?» Глянула — моя.

— А вы внимательно присмотрелись?

Голубева выразительно пожала худенькими плечами.

— У меня для контрольных пломб — специальная тетрадка, в такую крупную клеточку... В сейфе хранится. Вырезаю — по замку, расписываюсь. Бухгалтер ставит печать... И бумага была моя, и печать, и роспись...

Иван Иванович извлек из папки небольшой, проткнутый посередине квадратик бумаги в крупную клеточку.

— Он?

Голубева взяла бывшую контрольную пломбу в руки. Они у нее задрожали. Положила квадратик бумаги на левую ладонь, разгладила указательным пальцем и долго всматривалась в подпись.

— Печать есть, и бумага — моя...

— А подпись?