У парня был нахальный взгляд, пухлые, чувственные губы бантиком. Они выражали недовольство.

— Товарищ майор, — поднялся из-за стола капитан Бухтурма. — Провожу допрос свидетеля по делу воровства в стретинском универмаге. Шофер универмага Константин Степанович Шурпин.

Лихость, с которой докладывал начальник угрозыска, подсказала Ивану Ивановичу, что допрос трудный, но не безрезультатный: сумел капитан прихватить главную ниточку и тянет ее, в надежде размотать весь клубок.

— Константин Степанович не может вспомнить, где он был вместе с машиной с того момента, как вечером в субботу разгрузил привезенный товар, и до понедельника, когда утром явился на работу.

Шофер-пижон прищурил крупные карие глаза, и от этого выражение его лица стало еще более нахальным.

— Почему не помню? Помню. Только я перед милицией не виноват: товар из универмага вывозили без меня и не на моей машине. Поэтому где был, с кем был — мое личное дело. Не с вашей женой — этого достаточно.

Иван Иванович подумал, что вспыльчивый, самолюбивый капитан при этих оскорбительных словах вспылит. Но тот лишь довольно улыбался, словно бы знал нечто весьма значительное и мог в любой момент изобличить нахального шофера.

— Не у моей — это уж точно, — подтвердил Бухтурма. — У моей от современной музыки голова болит.

Бухтурма неторопливо, наслаждаясь властью над временем, отодвинул средний ящик стола, извлек из него тяжелый ключ. Поиграл им. Затем откинул задвижечку, прикрывавшую замочную скважину сейфа, и вставил ключ. Повернув его два раза, извлек из нижнего ящика портативный магнитофон «Весна». Поставил на стол. Нажал кнопку. Оглушительно завопил какой-то иностранец, и в унисон ему завизжал, загремел, загрохотал, завыл оркестр. Это было так неожиданно, что Иван Иванович отпрянул было от стола.

Бухтурма выключил магнитофон, и в кабинете восторжествовала тишина — навалилась на барабанные перепонки не менее яростно, чем оглушительная музыка.

— Магнитофончик-то — один из тех трех, которые вы привезли в субботу. Изъят из вашей машины вчера вечером.

— Я же просил записать в протокол: взял напрокат, Светлана Леонтьевна в курсе. До понедельника. Ехал развлечься, прихватил музыку.

«Светлана Леонтьевна Остапенко — гордая красавица, заместитель директора универмага», — вспомнил Иван Иванович.

— Напрокат — в универмаге, — усмехнулся капитан. — Но не будем мелочными. Бывает: поносили костюм, не понравился, в химчистке обновили и через знакомых — снова в магазин... Почему же в понедельник вы не вернули «музыку» той же Светлане Леонтьевне? Вторая неделя пошла с памятного понедельника.

— Разве до магнитофона было! — оправдывался шофер универмага, чуть кося на Ивана Ивановича: «Верит — не верит этот гость из областного управления милиции?»

Капитан торжествовал:

— Ой, не тратьте, куме, силы, а спускайтеся на дно! Константин Степанович, ознакомьтесь с мнением Светланы Леонтьевны на этот счет: не помнит она случая, чтобы вы с ее согласия, но без ведома директора универмага брали «напрокат» магнитофон с пятницы до понедельника.

Капитан извлек из папки два листочка и положил их перед шофером, затем разгладил широкой, почти квадратной ладошкой.

Шофер прочитал короткий, на полторы странички от руки, протокол и позеленел.

Глаза округлились, на крупном носу выступили капельки пота.

— Сук-ка! — проговорил он злобно. — Требую очной ставки! И в присутствии ее мужа! Хочу видеть выражение ее лица.

Но тут же скис, в нахальных глазах поселилось отчаяние. Могучие плечи опустились, округлились. Весь как-то ссутулился.

«Готов», — отметил про себя Иван Иванович, по опыту зная, что в таком состоянии и начинают признаваться.

— Начнем новый протокол, Константин Степанович, — предложил капитан, пододвигая к себе несколько листочков, лежавших на краешке стола.

— Перед милицией — не виноват, — пробурчал шофер. — Не по делу, капитан, тратишь время. Сэкономь на настоящее.

Бухтурма улыбнулся, темно-карие глаза просветлели, он не спеша убрал в папку протокол допроса Светланы Леонтьевны Остапенко, запер в сейф «вещдок» — магнитофон.

— Понимаю, Константин Степанович, понимаю. Хочется собраться с мыслями. Времени у вас... впереди, — с иронией произнес капитан, — предостаточно. На досуге обдумаете... А до суда я вам такой досуг обеспечу. — Он нажал кнопку звонка. В дверях остановился немолодой сержант.

— До скорой встречи, Константин Степанович, — обратился капитан к шоферу, кивая сержанту.

Когда они с Иваном Ивановичем остались в кабинете вдвоем, Бухтурма хлопнул в ладоши и яростно потер их. Жест этот должен был означать торжествующее: «Ну-с!»

— «Спекся» наш племенной! Через пару часов потребует «свидания с гражданином капитаном». Но я его выдержу, как марочный армянский коньяк. Пусть потомится, понервничает. Память просветлеет, и он назовет сообщников. Не один же он все проворачивал! Тут у меня на примете есть еще одна личность: «женишок» Веры Сергеевны. Как раз в этот период крутил любовь со старой девой, а за несколько дней до кражи исчез.

— Что за «жених?» — поинтересовался Иван Иванович.

— Законный! — ответил капитан. — Заявление в районном загсе, в сельсовете расписываться не захотели.

— Что же тут плохого! — удивился Иван Иванович.

— Жених-то после истории с универмагом — тю-тю за пределы видимости.

«За что Бухтурма так ненавидит Голубеву?» — подивился Иван Иванович. Надо бы напомнить лихому розыскнику, что предвзятое мнение ведет к ошибочным выводам. Но сказал совсем иное:

— До похорон два с половиной часа, мотнусь-ка я в Стретинку, побеседую с «невестой» по поводу ее «жениха».

— Только не с невестой, а с ее матерью — разговорчивая старушка, из сибирячек, — посоветовал Бухтурма. — Муж ее погиб на Халхин-Голе... Сначала послушаете о нем, а уж потом о будущем зяте. Звать ее Александрой Матвеевной.

«Цепкий мужик», — с невольным профессиональным уважением подумал Иван Иванович о капитане Бухтурме и ответил:

— Совет дельный. Воспользуюсь. Что у вас еще на примете?

— Пригласил двух продавщиц. Из тех девиц, что в свободном поиске. Верочка Школьникова завела дружка недели за полторы до кражи. Подземный электрослесарь. Две судимости: двести шестая, часть вторая. Это — в юности. А полгода тому вернулся — сто сорок вторая, часть третья.

«Хулиганство с тяжелыми последствиями и групповой грабеж», — определил Иван Иванович.

— У Людмилы Роскошенко — тоже свежий ухажер... И тоже не без греха в прошлом: вот только статью еще не успел выяснить.

«Молодец капитан!» — еще раз не без удовольствия подумал Иван Иванович.

— Ни пуха, ни пера, ни волос, ни шерсти! — шутливо пожелал он Бухтурме.

— К черту!— ответил тот, польщенный вниманием майора из областного управления.

Голубевы жили небольшой усадьбой, которая выходила прямо на берег обмелевшей речушки Карагани — утиной и гусиной радости. Дом как дом, по стретинским масштабам не велик и не мал: четыре жилые комнаты, солидная кухня, веранда и службы. Перед домом и во дворе — царство цветов. Особенно много роз — одни отцвели и уронили нежные лепестки на землю, другие только-только погнали бутоны всевозможных колеров и оттенков, от бледно-розового и янтарно-желтого до багряно-черного. А вдоль голубого штакетника — стройные и рослые (явно из акселератов) мальвы. Они с любопытством взирали на гостя, остановившегося у калиточки.

Иван Иванович ждал, что сейчас залает собака — деревенский звонок, предупреждающий хозяев о появлении постороннего. Но все было тихо.

По неширокой, высыпанной за многие годы угольным шлаком дорожке Иван Иванович добрался до веранды и постучал в окно.

— Здеся я, — раздался приятный голос немолодой женщины из летней кухни, которая сама по себе была отдельным домом. Густая тюлевая занавесь заменяла входную дверь (защита от мух и комаров). Иван Иванович переступил порог. В кухне было жарко. Возле газовой плиты, на которой пыхтела соковарка, колдовала седая старушенция.