С этой тайной, возможно, связано и произнесённое им тогда по-японски: «Виднеется…» Но что означало то второе слово, похожее на иностранное? Куросима перебирал в памяти слова тех немногих языков, которые знал, но его отрывочные, скудные знания, конечно, мало что могли дать.

Приведя наконец упиравшегося Омуру, который терпеть не мог этих походов в приёмную, Куросима даже присвистнул.

Ундзо Тангэ успел переодеться в военную форму и фуражку. Заложив руки за спину, он расхаживал по комнате. С плеча свешивались золотые шнуры с позолоченными металлическими наконечниками — по-видимому, это были аксельбанты штабных офицеров.

Увидев входивших, Тангэ рукой в белой перчатке сделал жест: прошу, мол. Куросима втолкнул Омуру в комнату и закрыл дверь. И в ту же минуту раздалась резкая, визгливая команда:

— Смирно-о-о!

Куросима оцепенел от изумления, а Омура, точно испуганная лошадь, потоптался на месте и остановился как вкопанный.

— Вольно! — на этот раз тоном ниже скомандовал Тангэ. Он закашлялся, точно астматик, и затем, прочистив горло, медленно произнёс: — Подпоручик Угаи! Слушайте внимательно…

— Господин Тангэ, — перебил его опомнившийся наконец Куросима, но Ундзо Тангэ, остановил его строгим взглядом.

Куросима опустился на стул и стал наблюдать за дальнейшим ходом событий.

— Я, — продолжал Тангэ, — майор Ундзо Тангэ, офицер второго разведотдела штаба армии, действовавшей под командованием его превосходительства Сейсиро Итагаки на малайском направлении. Я ваш единственный непосредственный начальник. Вы меня поняли?

Омура, с лица которого ещё не спала опухоль от побоев Соратани, молча уставился на сердитого Тангэ. Красный, словно кровавая рана, рот Омуры открылся, казалось, он хочет что-то сказать. Но взгляд, как всегда, был обращён не на лицо собеседника, а блуждал где-то поверх его лба.

Не обращая внимания на вид Фукуо Омуры, Тангэ твердил:

— Подпоручик Угаи! Находясь за тысячи миль от родины, вы на протяжении долгих лет выполняли секретное задание. Теперь вы наконец вернулись в распоряжение своего непосредственного начальника, то есть в моё распоряжение. Вы поняли? Я только сейчас получил возможность сообщить вам, что обстановка коренным образом изменилась и впредь вы освобождаетесь от своей миссии. Ясно?

Фукуо Омура всё стоял как истукан. Куросима не замечал в нём ни малейшего признака внимания к тому, что говорил Тангэ. Оцепенение Омуры было похоже на испуг. Что же за причина этого испуга?

— Вы, должно быть, отлично помните военную обстановку, сложившуюся к ноябрю 1944 года. Накануне сезона дождей англо-индийские и чунцинские[6] войска, а также американские авиационные части, дислоцированные в Китае, соединёнными силами перешли в общее контрнаступление. Наши экспедиционные войска в Бирме вынуждены были отойти от индо-бирманской и китайско-бирманской границы. Их главные силы заняли позиции на линии Рангун — Мандалай в центральной части Бирмы, а остальные соединения расположились близ северной границы Таи. В связи с этим нашим частям на малайском фронте необходимо было выяснить действия противника на китайско-таиландской границе в бассейне реки Меконг, чтобы подготовиться к новому этапу в развитии военных операций на таиландском и индо-китайском участках фронта. Тогда-то в тыл противника через Нонкай — Монсин с разведывательным заданием и был послан подпоручик Угаи и с ним один унтер-офицер и пять солдат. Так, подпоручик?

Увлёкшись своей лекцией по истории войны, Ундзо Тангэ пружинистым шагом расхаживал по приёмной — от середины комнаты до окна и обратно. Не хватало только шашки на боку, в остальном же весь его петушиный вид показывал, что он явно старается тряхнуть стариной.

За этим торжественно и сурово звучащим эпизодом военной истории могла скрываться печальная судьба одинокого, затерянного солдата, брата Фусако — Кадзуо Омуры. В лохмотьях, таща на плече винтовку, как коромысло, скитался он, неприкаянный, во мраке джунглей. Не менее печальной, вероятно, была и судьба офицера разведки подпоручика Угаи. Чем настойчивее он разыскивал своих, тем чаще натыкался на врага. Растеряв подчинённых, потеряв радиосвязь со штабом, он стал рыскать голодным волком в горной глуши.

Чем больше Ундзо Тангэ входил в роль, тем больше трезвел Куросима, словно на голову ему лили холодную воду. Он всё пристальнее всматривался в лицо Фукуо Омуры, покрытое синяками. Тщетно старался он найти хотя бы малейшее подтверждение тому, что это Кадзуо Омура или подпоручик Угаи: лицо Фукуо вообще ничего не выражало.

— Однако судьба не была к нам милостива, — всё сильней возбуждался Тангэ. — Летом 1945 года обстановка на всём восточноазиатском фронте круто изменилась. Наша армия вынуждена была начать отход на всём южном направлении. Командующему войсками малайского фронта его превосходительству Сейсиро Итагаки ничего не оставалось, как подписать мир с командующим союзными войсками в Юго-Восточной Азии адмиралом Маунтбаттеном. Вы поняли меня, подпоручик Угаи?.. Храня в строжайшей тайне свои секретные замыслы, скрываясь в самых неожиданных местах, блестяще конспирируясь и не щадя себя и своих солдат, вы на протяжении семнадцати лет вели разведывательную и диверсионную работу в тылу врага.

И вот сегодня наконец вы предстали передо мной с докладом. Сейчас, когда снова возродилось наше государство, мы поистине можем воздать хвалу вам, как одному из наших самых блестящих офицеров! — Последние слова Тангэ произнёс с особым подъёмом, перестал ходить и встал перед Омурой. Затем, сверля Омуру взглядом, бывший майор разведки скомандовал — Подпоручик Угаи, смирно! Ну же, примите стойку «смирно»! Или вы боитесь, что это ловушка?

Продолжая молчать, Омура вдруг, словно изнывая от скуки, рассеянно огляделся.

— Итак, новый этап в развитии военных операций оказался просто иллюзией? — не выдержал наконец Куросима. — Я слышал о беспризорниках, то есть о детях, брошенных на произвол судьбы. Но, оказывается, существовали и беспризорные солдаты. Япония потерпела поражение. Война окончилась. И в течение семнадцати лет не сообщать об этих солдатах — это, извините, ни в какие ворота не лезет…

Тангэ резко повернулся к Куросиме и зло сказал:

— Ничего подобного! Мы не потерпели поражения! Игра окончилась вничью. — Он говорил с такой яростью, что тряслись даже наконечники аксельбантов. — Мне всегда было ясно и ясно сейчас, что в конечном счёте нашим врагом были и остаются коммунисты. И подпоручик Угаи, который семнадцать лет нелегально прожил в этой среде, вероятно, подтвердит правильность моего заключения. Именно китайские коммунисты и туземные партизаны — вот наши истинные враги. — Снова тряхнув аксельбантами, бывший майор круто повернулся к Омуре. — Ведь так, подпоручик Угаи? Информация о коммунистах, которую вы мне представите, явится завершением вашего выдающегося подвига. Итак, докладывайте!..

Наконец до сознания Куросимы, кажется, дошло, почему бывший майор разведки, являющийся теперь директором исследовательской лаборатории по изучению текущих событий на Дальнем Востоке, готов принять с распростёртыми объятиями своего бывшего подчинённого — шпиона подпоручика Угаи. Если Омура — это действительно подпоручик Угаи, то надзиратель Соратани, считающий его шпионом китайских коммунистов, попал, что называется, пальцем в небо. Впрочем, в одном они с Тангэ сходятся: и тот и другой считают Омуру шпионом. У Куросимы было такое чувство, будто его затягивают в омут… Дело тёмное и запутанное… Нужно во всём самому разобраться…

Тангэ сиплым низким голосом снова скомандовал:

— Подпоручик Угаи, смирно! Докладывайте, подпоручик Угаи! Ну, живее!..

Фукуо Омура медленно покачал головой и, растерянно заморгав глазами, впервые ответил:

— Во бутунды. Шэньмайе бутунды. (Я не понимаю. Ничего не понимаю.)

— Он говорит, что не понимает, ничего не понимает, — поспешил перевести Куросима.

— А, чёрт! — взревел Тангэ. — Я говорил, говорил, а он ничего не понял?!