— Большой город! — говорит кто-то у меня за спиной.

— Триста пять квадратных километров, — добавляет другой.

— Вместе с Юрмалой?

— Нет, не считая.

Над маяком в Даугавгриве самолет разворачивается против ветра, и вскоре колеса уже запрыгали по бетонной полосе.

Багаж мне ждать не надо, поэтому я сразу направляюсь в зал ожидания аэропорта.

Я уже не надеюсь, что какой-нибудь автобус пойдет в центр города, но все-таки решаю поинтересоваться. Кто мог бы мне это сказать? Шагаю вдоль ряда закрытых киосков в другой конец зала… и замечаю в боковом окошке аптечного киоска что-то довольно знакомое.

Боковое стекло служит витриной, там разложены тюбики зубной пасты и зубные щетки с прозрачными ручками, бриолин, вазелин и разноцветные куски туалетного мыла, духи, одеколоны и круглая белая коробочка с витаминизированным кремом Латвийского Театрального общества.

Не здесь ли Лакомова купила крем? Судя по рабочему времени киоска, вполне возможно. Но какое теперь это имеет значение? Из-за коробочки я потерял несколько дней, из-за коробочки я считал, что Лакомова, фамилию которой я тогда не знал, рижанка. На ошибках учимся? Нет, ошибок не было. В следующий раз и в последующий я обязательно буду думать так же. И не могу думать иначе, ибо в девяти случаях из десяти я был бы на верном пути.

И все-таки один автобус идет в центр. Он переполнен: домой направляется и часть персонала аэропорта.

Гита заходила за книгой, и мне вдруг кажется — я в воздухе еще ощущаю сдержанный аромат ее духов. — «Рижской сирени». Мне жаль, что мы не встретились, но, наверно, так даже лучше.

Беспорядок в квартире ее шокировал настолько, что она не только книги, но и другие вещи разложила и расставила по местам.

Ровно в девять часов утра я звоню по телефону и прошу меня принять:

— Товарищ полковник, звонит Добен.

— Давайте, давайте побыстрее поднимайтесь. Я намылю вам голову!

Можно подумать, Шефа совсем не интересует, чего я добился. Он знай говорит свое, хотя после моего необыкновенно быстрого возвращения любому было ясно, что мне улыбнулась удача.

— Вы, Добен, знаете, за что мне платят зарплату? За то, чтобы я ничего не делал. Как только начальник начинает выполнять функции кого-нибудь из подчиненных, его немедленно следует понизить в должности. Понимаете?

Я стою по стойке «смирно», хотя, откровенно говоря, еще ни черта не понимаю.

— Когда начальник из организатора превращается в исполнителя, он и зарплату должен получать как исполнитель. Почему вы, Добен, хотите меня понизить в должности?

Столько-то я понимаю — если от тебя этого не требуют, то на вопросы лучше не отвечать.

— Почему мне, Добен, надо заниматься делом, которое поручено вам? Еще позавчера вы должны были разыскать шофера такси, который вез Авдеенко из «Феникса». Каким другим способом вы узнаете, куда ехала Авдеенко?

— Лакомова. Тамара Лакомова.

— А эта — возле дома сто тридцать девять — тоже Лакомова?

— Да.

— Значит, камушки принадлежат Бейвандову? Значит, жених не столько за невестой гонялся, сколько за камушками? Украла, да?

— Так точно, товарищ полковник.

— Примчалась в Ригу продать и часть уже продала. В восемь она прилетела в Ригу, а в десять у нее уже полная сумочка сотенных. Когда вы показали Бейвандову фотографии, ему стало ясно, что невеста либо мертва, либо разыскивается. Этого вполне достаточно, чтобы он скрылся. Послушайте, Добен, — как вы намерены подобраться к этому ларцу с деньгами, в котором теперь лежит и часть камушков, если вы не разыскиваете таксиста?

— Надо подумать, но это, конечно, не единственный путь. Позавчера я не успел…

— Я был вынужден сам связаться с таксомоторным парком вместо вас. Отправляйтесь туда, быть может кое-что уж прояснилось!

— Слушаюсь! — я поворачиваюсь на каблуках и мигом исчезаю, как в сказке.

В таксомоторном парке вывешено объявление милиции о розыске шофера, который пятнадцатого февраля около восьми тридцати взял пассажирку возле гостиницы «Феникс». Но никто еще не отозвался.

Я вдруг подумал — а что, если на улицу, где находится «Феникс», такси пришло по вызову, — и направляюсь в диспетчерскую проверить свою догадку. Может, какой-нибудь таксист стоял в это время, и он, наверно, заметил коллегу, который пассажирку взял.

Я беру регистрационный журнал.

Смотрю в журнал. Я ошеломлен. Не верю своим глазам.

Далее следует номер такси.

— Как мне найти шофера этой машины? — спрашиваю у диспетчера и, должно быть, выгляжу очень возбужденным. Ах, как это просто! Диспетчер пододвигает к себе микрофон, который стоит перед ней на столе, и приказывает шоферу немедленно явиться к ней.

— Адреса я не знаю, но помню, куда ехать, — через десять минут рассказывает мне шофер. Разговор со мной ему особой радости не доставляет, но он сознательный, поэтому терпеливо несет свой крест. — Я ждал возле «Феникса» пассажира. Они вышли почти одновременно. Она прошла немного вперед, но вдруг повернула обратно. Я к тому времени уже уложил чемоданы пассажира в багажник. Она мне показала записку с адресом и спросила, могу ли я ее туда отвезти.

Я сказал, что сперва надо отвезти первым пассажира, который заказал такси, в морской порт.

— Далеко это? — спрашиваю я.

— Далековато, — отвечает шофер и заводит мотор. — Километров тридцать будет. Это одна из тех дачных колоний, которые построили на болоте.

Потом мы договариваемся, что тот дом, в поселке он мне покажет, и мы медленно проедем мимо него, но по дороге я передумываю.

Прошлой ночью выпало много снега. На проселочной дороге, куда мы сворачиваем с шоссе, по обе стороны навалены сугробы снега, проезжая часть настолько узкая, что двум машинам тут не разъехаться. Вскоре на обочинах дороги появляются голые березки и заснеженные дома.

— Вон, впереди… Тот желтый забор…

Дом большой и красивый, из трубы медленно поднимается белый легкий дым.

— Остановите! — вдруг говорю я. Шофер недоуменно глядит на меня и останавливает машину.

Калитка не заперта. К дому ведет протоптанная в снегу тропинка. На углу дома под номером большая медная табличка, на которой фамилия владельца протравлена готическими буквами «Вильям Аргалис». Стучусь.

Мне навстречу выходит мужчина лет сорока пяти со стаканом в одной руке и бутылкой коньяка в другой. Он хорошо одет, у него красное, немного одутловатое лицо, поэтому относительно возраста можно и ошибиться. В его поведении много надменной самоуверенности, которая характерна для алкоголиков, живущих в достатке.

— Вы не скажете, где тут живет Целминьш? — спрашиваю я.

По моим расчетам он должен недоуменно почесать затылок, но вместо этого он приглашает меня в комнату.

— Целминьш живет… — Он ставит бутылку и стакан на стол и показывает через окно на стоящий вдали какой-то дом. — Вон та крыша с антенной… Но я не думаю, что он там живет сейчас. В такую пору в собачьей конуре, каких здесь полно, не выдержишь… Только у меня здесь порядочная постройка… Я однажды рассержусь и спалю все эти халупы, чтобы не портили пейзаж.

Он хочет, чтобы я хотя бы окинул взором комнату и позавидовал. Если бы я захотел, он мне, наверно, показал бы весь дом, я вижу, что ему очень хочется этого. Он сделал такое приобретение, теперь ему необходимо общественное признание.

— Благодарю за информацию… Без вашей помощи я навряд ли нашел бы…

— Здесь довольно глупо все спланировано, только номера земельных участков, никаких улиц… Я поговорю со своими ребятами в исполкоме, мы это дело возьмем и перетасуем…

— До свидания! — откланиваюсь я.

— Подождите, молодой человек! Одну рюмочку! Посмотрите, что за коньячок! — Он достает из буфета хрустальную рюмку для вина и наполняет ее до краев.

— Давайте! — смеюсь я. Интересно, сколько шкур за такую шутку содрал бы с меня Шеф?

Через комнату проходит молодая хмурая женщина. Замечаю у нее на пальце очень широкое, массивное обручальное кольцо. Должно быть, это символ удачной семейной жизни.