Он встал и потянулся. Неделин с Пустыхиным тоже встали. Крюк обещал завтра зайти в контору посмотреть чертежи. Особо его интересует технический совет, может, придется даже выступить, чтоб объяснить товарищам положение на строительной площадке.

— Продолжим нашу беседу, Михаил Георгиевич, — предложил Пустыхин, когда Крюк ушел.

Теперь он говорил совсем по-иному. Неделин, не прерывая, только удивленно поглядывал на Пустыхина: ему казался странным слишком серьезный тон главного инженера проекта. Скоро он понял причину этого.

— Вы спрашиваете, как у нас дела? — сказал Пустыхин. — Скверно дела. Боюсь, придется кое-кому крепко дать по рукам, чтоб не губили проекта.

Он сообщил Неледину о своих спорах с Лесковым, о неладах с Шуром и Шульгиным, о всех подспудных течениях в конторе. Пустыхин твердо следовал своей методе: старательно подготавливал счастливые случайности, заранее нейтрализовал несчастные, заблаговременно опровергал и высмеивал своих противников. Но Неделин покачивал головой, не во всем с Пустыхиным соглашался. Он без осуждения отозвался о планах Лескова — предъявить дополнительные срочные требования к промышленности. Тогда Пустыхин переменил тон. В голосе его появились угрожающие нотки. Кому-кому, а Неделину достанется, если проект вовремя не поспеет. Надо выбирать: или застрять на год ради внесения непроверенных новшеств — черт их еще знает, как они пойдут на практике, ведь все это лабораторные разработки! — или сделать в срок хороший завод, без переворотов в технике, но самый передовой в Союзе, — за это он, Пустыхин, ручается.

Пустыхин бесстрашно добавил:

— Уступите стратосферщикам — готовьтесь к тому, что дадут по спине за проволочку с выпуском проекта, а начнут его проводить в жизнь — догонят и еще добавят. И палок не пожалеют, в этом можете быть уверены.

Неделин поморщился. Он не любил грубостей, хотя картина, нарисованная опытной рукой Пустыхина, казалась правдоподобной. К тому же Пустыхин был самым дельным человеком в конторе, его ценили в министерстве. Но и заряд, привезенный из Москвы, не был еще израсходован. Неделину жаль было расстаться с мечтами о неслыханном заводе, он успел по дороге домой уверовать, что именно им предстоит такой завод спроектировать.

Неделин дружески предложил:

— Что нам в одиночку препираться, Петр Фаддеевич? Техсовет не за горами, поспорим на техсовете.

— На совете решают; думать надо до совета. — Пустыхин, рассерженный, что Неделин не сразу с ним во всем согласился, пригрозил: — Я свое особое мнение запишу, если со мною не согласятся, спросят потом с вас, как с председателя техсовета.

Пустыхин взволновался больше, чем сам ожидал. Крепко же разворачивается новая кампания, если даже такого зубра, как Неделин, заставили скакать жеребчиком! Вполне возможно, что Неделин поддержит Лескова из одного бюрократического понимания новаторства. И, конечно, они найдут поддержку в министерстве — там тоже не жалуются на недостачу чинуш. Неделина еще по головке погладят: молодец, выполнил и перевыполнил заданные показатели по творчеству, вон сколько всяческой новизны! А к чему это приведет: сразу ли пойдет завод или замучится в болезнях освоения. — это чинуш мало касается. К тому времени, когда завод сдадут в эксплуатацию, их или не будет, или установки их забудутся, или еще что-нибудь новое приключится. «Установщики! — гневно думал Пустыхин об этих людях и о Неделине. — Технические мотыльки! Живут только сегодняшним днем — ни огня, ни души». Нет, он, Пустыхин, не таков! Он гордится своими работами. Он не допустит, чтобы кто-нибудь презрительно сказал через несколько лет: «Да ведь это Пустыхин с товарищами проектировал, они тут много непроверенного вздора насовали, не удивительно, что ничего не ладится».

Утром он забежал в машинописное бюро и распорядился размножить и разослать по секторам программу переработок.

Уже через час во всех секторах шло горячее обсуждение наметок Пустыхина. Возвратившись после обеда, Пустыхин застал у себя Шура с Шульгиным. У Шура было печальное и строгое лицо, Шульгин усмехался зловещей улыбкой. Пустыхин понял, что на него ведут контратаку. Он воскликнул со слишком шумной веселостью:

— Здорово, бояре! Зачем пожаловали?

Шур скорбно выговорил только одно слово:

— Чепуха!

Пустыхин снисходительно возразил:

— Ну, не совсем же чепуха! Шур стоял на своем:

— Чепуха, Петр, чепуха! Если принять твое задание, придется менять коробки и компоновку многих цехов. Неужели ты не понимаешь, что это сейчас неосуществимо?

Шульгин повернул к Пустыхину сверкающие под седыми бровями глаза.

— Половину! — сказал он грозно и сделал рукой жест, означающий отсечение головы. — Половину, Петр Фаддеевич! Бюджет не выдерживает: по ориентировочной прикидке, ты тут миллионов на сто тридцать размахнулся.

— Кое в чем, конечно, ужаться можно, — согласился Пустыхин. И бесстрашно глядя на седые космы Шура, он твердо сказал: — Только на многое не надейтесь, дорогие товарищи. Комплексную автоматизацию вводить — не трактор покупать, тут потребуются бюджетные жертвы.

— Ассигнования будут, жертв — нет! — веско ответил Шульгин. — Смета давно утверждена, не забывай этого!

А Шур, уходя, пригрозил:

— Я понимаю, Петр, твою затею, только она не пройдет! Ты вызываешь ажиотаж и наваливаешь работу на других. А работать нужно главным образом тебе. Честно предупреждаю: подниму большой шум, если свои астрономические затеи не укоротишь.

— Шуму много — толку мало, — беззаботно ответил Пустыхин.

Он, однако, сознавал, что даже в споре с самым слабым противником, Шурам, позиции его не во всем тверды. Шур мог создать вокруг Пустыхина атмосферу всеобщего подозрения в фантазерстве. Перед заседанием технического совета это было нежелательно. Пустыхин принял незамедлительные меры.

Утром следующего дня на стене был вывешен свежий выпуск стенгазеты «Труженик рейсшины». После серьезных статей о значении автоматизации и отчета о перевыборах месткома было помещено снабженное иллюстрациями огромное объявление:

Объявление имело успех. Перед стенгазетой весь день толпились хохочущие проектанты. Шур сказал Пустыхину с мрачной печалью, но без злобы:

— Дурак ты, Петр. Смех ничего не опровергает.

— Смех убивает, — нашелся Пустыхин.

Он торжествовал. Он видел, что Шур растерялся от неожиданного выпада. Еще хуже чувствовал себя Лесков. Они встретились с Пустыхиным в коридоре. Лесков, молчаливый и раздраженный, прошел мимо, не поднимая глаз.

Александр Яковлевич Лесков, по утверждению его приятелей, был составлен из шипов, игл и раскаленных стальных полос, скрепленных цементом нетерпимости. Даже его сестра Юлия, с ранних лет заменившая ему мать, — она была на одиннадцать лет старше, — не раз говорила с досадой: «Санечка, ты удивительный человек, голова служит тебе лишь для того, чтоб бодаться». И сам он, заболевая припадками самокритики — они появлялись с регулярностью малярийного приступа после каждой неудачи — мрачно сознавался в подлом характере. Но, как это ни странно, все трудности жизни Лескова проистекали из того, что в нем соединились три хороших качества: любовь к своему делу, последовательность мысли и бесстрашная откровенность. В целом они составляли такую неудобную для окружающих комбинацию, что даже близкие друзья временами побаивались его. Начальство переносило Лескова лишь в малых дозах. На ответственные совещания Лескова приглашали, только когда решались вопросы, относящиеся непосредственно к его работе, при этом заранее были уверены, что неприятностей не избежать.