А вот она ничего не видела в этом белом куске мрамора – ни красоты, ни мужества. Миша-Майкл-Михаил – он был красивее. Был. Она вынула из кармана сигарету и закурила, пуская дым вверх и пытаясь успокоится.

– Девушка! Как вам не стыдно! – возмутилась какая-то старушка: – Это же музей.

– Насрать, – ответила она. Старушка потеряла дар речи и засеменила куда-то вбок. Немного погодя в поле ее зрения возник охранник с револьвером на боку.

– Мисс? – спросил он.

– Что? – она знала чего ему. Чтобы она погасила эту чертову сигарету. Внутри уже начинало нарастать чувство противоречия. Скользнуть ближе, легким шагом, вызвать у него легкую оторопь разрезом и без того короткой юбки, усыпить, обволочь... и коротко без замаха – локтем в переносицу. Так, чтобы он упал на колени и подавился кровью, хлынувшей из разбитых хрящей. Или коленом в пах. И каблуком наступить на ладонь, что будет лежать на полу. И... нет. Это будет некрасиво. Она снова попыталась посмотреть его глазами. И медленно выдохнула воздух.

– Извините, – она погасила сигарету, отправив ее в ближайшую урну.

– Ээ, ничего, мисс, – охранник улыбнулся ей. Она улыбнулась в ответ. И вышла из галереи. Охранник долго смотрел ей вслед.

У входа стоял ее мускулистый жеребец фирмы "Ямаха" кроваво-красного цвета и мощностью в двести лошадиных сил. Она приостановилась и полюбовалась его стремительными линиями. Это была красота. Вот это она понимала. Сила и мощь чувствовались под стальной шкурой этого зверя. Она погладила его кончиками пальцев. Потом села в седло и выжала газ до упора. Мотоцикл взревел и унесся прочь. Улицы мелькали перед ней, ветер вырывал волосы из-под шлема, а она неслась, играя со смертью, азартно выигрывая у нее километры. Центр города с его музеями, галереями и театрами мелькнул и истаял. Вместо него возникли кварталы гетто с кинотеатрами и фаст-фудом, пивными барами и уродливыми граффити на стенах.

–Красота бывает разной. Вот ты, например, любишь свои ножи. Ведь это тоже красиво. Красота лезвия. Красота опасности. Хочешь я прочту тебе стихотворение про твой нож? Это же наваха, верно? Испанский нож. Вот, слушай –

В токе враждующей крови, над котловиной лесной

Нож альбасетской работы засеребрился блесной.

Красиво, верно?

Она не помнит, что она ему ответила в тот раз. Не помнит. Прошло уже довольно много времени, а в гетто человека забывают на следующий же день. С глаз долой...

Она остановилась перед покосившимся зданием пивного бала и легко спрыгнула с седла. Сидящие перед баром молодые – зеленая поросль уличных банд, проводили ее взглядом. Но никто ничего не сказал ни про ее ноги, ни про желание пойти и развлечься в ближайшем мотеле. Здесь ее знали.

– Привет, Робин.

– O-la, chikita! Как жила все это время, девочка? – приветствовал ее толстый Робин, владелец бара.

– So-so. Скучала по тебе, старый хрен. – она позволила ему облапить талию и поцеловать себя в щечку. Старый Робин давно уже не ходит по chikita, он делает это просто из вежливости.

– Будешь виски? Или тебе текилы?

– Si. – кивнула она: – и не жмоться, наливай полную. – Робин налил ей желтоватой текилы и покачал головой, когда она вынула смятую бумажку.

– Оставь свои dineros при себе, chica. Мне просто нравиться, когда ты заходишь ко мне.

– Ты добряк, hombre. Смотри, вылетишь в трубу. Слушай, ты не видел Джабба?

– Они оба вон в той кабинке. – кивнул Робин, помрачнев лицом: – и лучше бы им забрать своих amigos и пить свою текилу в другом месте, chica. Но их деньги – такие же деньги, как и у других, а мне нужно чем-то оплачивать аренду, si.

– Gracias... – она допила свою текилу и прошла в кабинку. Джабба был тут. Старший.

– А... – лениво сказал он: – Ты все-таки пришла. Располагайся. Выпей чего-нибудь. Этот старый пердун Робин достал откуда-то сносный виски.

– Плевать. Где мои деньги, урод?

– Эй, не горячись, chica. Dineros крутятся и зарабатывают новые пиастры. Мы же выплачиваем тебе проценты, э?

– Да насрать. Гони мне деньги.

– Эй, не гони волну, подруга! Ты же сама хотела...

– Деньги.

– Так дела не делаются, seniora. Это же не магазин нижнего белья и ... Эй, эй, убери свою чертову наваху! Проклятая девка, совсем с ума сошла!

– Вот как?

– Santa Maria! Только не... О, да отдадим мы тебе твои паршивые деньги!

– Крошка, отпусти моего братца, – сказал кто-то сзади. Младший Джабб вернулся из туалета, из-за его плеча выглядывала молоденькая девчушка с соседней улицы. Она делала круглые глаза и восторженно впитывала все происходящее. В руке у младшего был пистолет.

– Сейчас я сделаю ему вторую улыбку во все горло. – сказала она, подбираясь, как кошка перед прыжком.

– Остынь, подруга. Мы вернем тебе твои деньги. Просто оставь моего брата в покое. Его яйца все еще нужны нашему роду. У его жены был выкидыш в прошлые выходные.

– Вернете мне деньги?

– Si. Мы удачно поставили в прошлый четверг. Да и вообще дела идут ... понемногу. – младший суеверно сплюнул через плечо, едва не попав в свою подругу.

– Хорошо. – она убрала наваху и села.

– Старший.

– Да? – Джабба-старший потирал горло и с ненавистью смотрел на нее.

– Отдай ей ее деньги.

– Но...

– Просто отдай их. – младший спрятал пистолет под пиджак и ослепительно улыбнулся.

– О, Иезус Христе... – проворчал тот, достав из-под стола старый кожаный кейс.

– На, держи свои dineros, ты, del putas...

– Придержи язык, пока я его не отрезала нахрен. – посоветовала она, пряча деньги.

– И, chica. – сказал младший ей в спину, когда она уже уходила.

– Si?

– Они не дадут тебе уйти, крошка. Это же банда Пако.

– Я сама разберусь со своими проблемами, hombre. – она вышла, а младший еще долго смотрел ей вслед, пока наконец его подруга не надула губки.

– Что ты в этой выдре нашел? Тощая, злая... puta... тебе нужно было ее пристрелить.

– Да что ты говоришь, – взъярился вдруг младший: – а ну-ка пошла бегом к мамочке! Дура, читать не умеешь, а туда же...

– Ах ты...

– Pronto!

– Ну и пойду! – она хлопнула дверью, а младший сел и налил себе виски. Не везет ему с бабами.

Дома уже все было упаковано. Почти все. Все, кроме ее коллекции ножей. Она прошлась вдоль стеллажа, поглаживая рукоятки. Малайский крис, знаменитый кукрис из Непала, стилет восемнадцатого века с бронзовой фигуркой ангела на навершии рукояти, близнецы-саи, китайские парные бабочки... она сложила их и перевязала упаковочной бумагой. Себе оставила свою любимую наваху и вакидзаси. Теперь осталось только одно, последнее дело.

–Надо впитывать красоту бытия всем телом, всей душой... я бы посоветовал вам, синьора, на это время покинуть наш город и уехать куда-нибудь, где есть свежий воздух, вода и ветер. Наслаждаться жизнью, конечно храня умеренность во всем... – врач протер свои очки и изменил позу.

–Хотя обычно меня об этом не спрашивают, но... если есть такая возможность.

Возможность была. Правда, очень маленькая. Она постучалась в дверь и видеокамеры, зажужжали, наводя свои подслеповатые глазки.

– Это я, – сказала она в домофон. Замок щелкнул, и она прошла внутрь. Коридором, коридором, темными переходами. Вот, наконец, зал. Днем здесь пусто. Блестят голым металлом шесты, на которых ночью повисают танцовщицы, прогибаясь и вытягивая, стулья сложены вверх ножками на столы, где-то едва слышно урчит вентилятор. Только у одного столика нет сложенных стульев – там сидят двое. Один толстый и низенький и второй – неприметный худощавый тип.

– Привет, Пако. – сказала она, остановившись. Толстый кивнул.

– Я принесла тебе деньги. – она вынула пачки и положила их на стол, между пепельницей и золоченым портсигаром.

– Мы в расчете, Пако. – сказала она.

– Садись, – сказал толстяк, ткнув пальцем в стул напротив. Она села.

– Что это значит? – спросил он, взяв пачку денег со стола.