Неожиданно обнаружилось любопытное постановление селькресткома. С пометкой: принято единогласно. В этом постановлении перечислялись богатые жители села, скрупулезно исчислялся их нетрудовой доход и на основании этого дохода устанавливались дополнительные повышенные взносы. Бумага обрадовала меня больше, чем старателя золотоносная жила. Еще бы! Ведь за богачами значилась сумма чуть ли не вдвое больше, чем за всеми недоимщиками. Взыскать ее — значит сразу создать прочную материальную базу. А почему дополнительные взносы до сих пор не взысканы? Что помешало выполнить особое постановление? Может, сопротивление богатеев? Пли неповоротливость прежнего председателя?

Раскрепив комсомольцев по частям Знаменки, я снабдил их списками недоимщиков и торжественно сказал:

— Пришла пора и для нас, товарищи! Кровь из носа, а собрать все гроши. Иначе мы так и останемся у разбитого корыта. И беднота отвергнет нас, как болтунов. А потому на агитацию не жалеть сил. И в словах не стесняться. Пускать в ход даже самые жалостливые. Проникать в самую душу. И даже глубже…

На себя же я возложил самое, важное: дополнительное обложение богачей. Дело это представлялось нелегким, но я все же решился взять быка за рога. Как любил говорить отчим: ничто путное без труда не дается.

Встретил меня сам Петр Фомич. Встретил спокойно, будто ждал. И ни один мускул на бородатом лице не дрогнул. Только темные глаза чуть-чуть сузились.

— А, председатель селькресткома! — с наигранной любезностью воскликнул он. — Пожалте, милости просим! Чем богаты, тем и рады…

Квадратная зала дома тонула в полумраке; с улицы окна прикрыты ставнями. В углу сиял позолотой целый иконостас. Мирно теплилась лампада. На столе, покрытом льняной скатертью, стояла стеклянная чаша. В ней большой горкой красовались крупные яблоки.

Я нашел в списке Лапонина и торжественно сказал:

— Гражданин Лапонин, вы до сих пор не уплатили взносы в крестком. А потому считаетесь злостным неплательщиком. Советую немедленно ликвидировать задолженность. Иначе вынужден буду принять меры…

Лапонин выслушал спокойно. Посидел немного, подумал. Потом встал, вышел из комнаты. И почти тотчас вернулся с бумажкой в руке. Это была квитанция. Сумма написана и цифрами и прописью. Неуклюжая подпись пришлепнута печатью.

Я взял квитанцию, сделал отметку в списке и сказал:

— Семьдесят долой двадцать — остается пятьдесят. Недоимка — пятьдесят рублей…

Я ждал, что Лапонин взорвется, закричит и станет поносить меня, селькрестком и Советскую власть. Я хорошо знал его бурный и вспыльчивый характер. И также хорошо известна была ненависть кулака, какую питал он ко всем нам и к нашим порядкам. Иной раз она доводила его чуть ли не до бешенства.

Но Лапонин продолжал сидеть с видимым спокойствием. Только темная жилка на шее подергивалась, будто отсчитывая закипавшую в нем ярость. Да глаза стали узкими и такими острыми, что, казалось, собирались пронизать меня насквозь. Бережно спрятав в карман квитанцию, он ответил со сдержанной обидой:

— Это беззаконно. А потому не признаю.

— Тем хуже для вас, — сказал я и взялся за карандаш. — А мы сделаем отметку. И передадим дело в суд. А суд взыщет в пятикратном размере. Знаете, сколько это будет? Двести пятьдесят рублей. Конечно, для вас и это пустяки. Но все же… — Я глянул на него с усмешкой. — А говорили: чем богаты, тем и рады. А теперь из богатства пустяка выделить не можете. Другой бы на вашем месте постыдился бы…

Лапонин заерзал на стуле. Значит, все-таки удалось пронять его.

— Повторяю обратно: чем богаты, тем и рады, — прохрипел он. — Да только такими «пустяками» не разбрасываемся… — И вдруг подался на стол, будто стараясь получше рассмотреть меня. — А хочешь, самогонкой угощу? Настоящий первач. Покрепче спирта. Стаканчик, а?

— Значит, вы богаче всего самогонкой?

— Ладно тебе, — проворчал он. — Забубнил одно и то же. Дело говорю. Ну как? Принесу бутылочку. Разопьем вместе. А потом и потолкуем. Глядишь, и сойдемся…

Я покачал головой.

— Самогонку не потребляем. А тем более в служебное время… — Взгляд мой упал на краснобокие яблоки. Захотелось сыграть шутку. Но я удержался, решив отложить забаву. Покончим сперва с делом. — Гоните пятьдесят рублей. Ну что вам стоит? Десять пудов каких-нибудь…

— Десять или двадцать, тебя не касается, — сердито перебил Лапонин. — Сам умею считать. И в счетоводах не нуждаюсь. А тебе скажу одно: не с того конца ты начал. Уж коли решил выслужиться перед шантрапой…

— Осторожно, гражданин Лапонин, — прервал я. — Не забывайтесь. Я не позволю оскорблять бедноту. Еще одно такое слово… и заплатите не пятьдесят, а сто рублей.

Лапонину стоило больших усилий сдерживать себя. Да и то сказать… Явился в дом какой-то молокосос и наставляет. Было от чего прийти в бешенство. Но он не только не пришел в бешенство, но даже улыбнулся, обнажив желтые зубы.

— Ну и молодежь пошла! — простонал он. — Никакого уважения старшим. Так и норовят обидеть. Ах, времена, времена! — И, снова подавшись вперед, перешел на полушепот: — А знаешь что? Давай полюбовно. За вами должок имеется. Ты замарай недоимку, а я скину долг. И будем квиты.

— Ничего не выйдет, — сказал я. — Вам должен гражданин Дурнев Алексей Данилович. И получайте с него. Это ваше частное дело. А я пришел от имени общества. И не по какому-то частному делу. Так что прошу не забывать этого. И предлагаю кончать прения. Платите пятьдесят рублей.

— Не заплачу! — стукнул кулаком по столу Лапонин. — Незаконно! Грабеж! Буду жаловаться.

— Хорошо, — сказал я. — Жалуйтесь. А мне вот тут распишитесь, что от уплаты отказываетесь.

— И расписываться не буду! — крикнул Лапонин, наливаясь кровью. — Нет таких порядков, чтобы прибавлять. Нынче пятьдесят, а завтра сто пятьдесят? Разбой! Не буду расписываться.

— Хорошо, — повторил я. — В таком случае напишем: от подписи отказался. А кроме того, прибавим: допустил антисоветские выпады, каковыми были слова «грабеж» и «разбой». Ну, так как?

Лапонин зло усмехнулся.

— А вот так, малый. Кликну ребят, Демку и Миньку. И уложим тебя. И захороним, что сам бог не отыщет. Что на такое скажешь?

— Попробуйте, — равнодушно качнул я плечами, хотя по телу поползли мурашки. — Бог не отыщет.

А вот сельсовет, он уж как-нибудь обнаружит. Потому что в сельсовете знают, куда я отправился…

Лапонин заскрежетал зубами.

— У, разбойники! Жизни от вас нету. И когда только придет на вас пропасть… — Достав из кармана бумажник, он отсчитал деньги и швырнул мне. — Подавись, мошенник! И пущай вместе подавится и твоя беднота…

Я спрятал деньги в карман и выписал квитанцию.

— Пожалуйста, гражданин Лапонин. А теперь насчет разбоя и грабежа. Как с этим? Может, оштрафовать? Ну, ну! Не буду, — добавил я, заметив, как снова побурел хозяин. — Так уж и быть. Только за это дайте одно яблоко.

Некоторое время Лапонин смотрел на меня с диким изумлением. Потом схватил яблоко и стукнул им переде мной.

— Жри, председатель! А я погляжу…

Я достал карманный ножик и разрезал яблоко поперек. Разделенная пополам сердцевина с коричневыми зернами на обеих половинках образовала пятиконечные звездочки. Я давно заметил это чудо природы и теперь решил проверить, как оно подействует на кулака.

— Ишь ты! — воскликнул я с наигранным удивлением. — Советскую власть поносите, а сорта яблок подобрали прямо-таки коммунистические. Они ж у вас красные не только снаружи, а и внутри. Ну да, — подтвердил я, заметив, как оторопел ничего не понимавший Лапонин. — Вот взгляните… Пятиконечная звездочка. Да такая правильная, будто нарисованная.

Лапонин уставился на разрезанное яблоко. Губы его беззвучно зашевелились. Должно быть, он про себя считал концы звездочек. Потом достал свой нож, схватил из чашки яблоко, разрезал его. И впился глазами в половинки. Потом схватил еще одно и разрезал. Потом еще и еще… Забыв обо мне, он разрезал яблоки и бросал на пол. А я, довольный шуткой, вышел. Не все кулаку злобствовать на людей. Пусть позлится теперь на природу.

Окрыленный первым успехом, я на другой день отправился к Комарову. Мельник был самым крупным недоимщиком. За ним числилось сто двадцать рублей. Конечно, он представит квитанцию на тридцать. Бедняк теряет бумажку, едва успев получить ее. А богач нет! Тот все бережет, все сохраняет. И не только потому, чтобы не заплатить лишнее. Это само собой. А и потому, чтобы при случае документами засвидетельствовать о страданиях.