Эйлас повернулся к новым товарищам. Каждому он присвоил то или иное имя — вероятно, ошибочно. «Тем не менее, — заявил Эйлас невозмутимым собеседникам, — лучше как-то называться, чем оставаться безымянным, и если бы кто-нибудь из вас принял меня за другого, я не стал бы особенно обижаться».

Он призвал сообщников к порядку:

«Господа! Мы заседаем в совете, чтобы поделиться опытом, а затем согласовать общую стратегию. Я не предлагаю какой-либо определенный порядок выступлений или голосования; стихийная самопроизвольность меня вполне устраивает — разумеется, в рамках общепринятых приличий.

Основной темой нашего совещания является так называемый „побег“. Каждый из нас уже внимательно рассматривал этот вопрос — и, судя по всему, никого из присутствующих еще не посетило спасительное озарение. Некоторые могут возразить, что для них решение этой задачи уже не имеет практического значения; тем не менее, победа одного из нас в каком-то смысле станет нашей общей победой, не так ли? Давайте определим проблему. В предельно упрощенном виде ее можно сформулировать как поиск способа восхождения через шахту, начиная от пола подземелья до поверхности земли. Думаю, что, если бы я мог добраться до нижнего отверстия шахты, мне удалось бы выкарабкаться на поверхность, упираясь в стенки шахты руками и ногами.

С этой целью потребуется подняться примерно на два с половиной человеческих роста, что весьма затруднительно. Я не могу подпрыгнуть так высоко. У меня нет никакой лестницы. Вам, уважаемые сокамерники, хотя у вас еще достаточно крепкие кости, явно не хватает мышц и сухожилий… Не позволит ли мне удачное использование ваших костей и веревки, оставшейся на полу, как-нибудь решить эту проблему? Передо мной дюжина черепов, дюжина тазовых костей, две дюжины бедренных костей, две дюжины берцовых костей, такое же количество костей предплечья и рук, множество ребер и широкий ассортимент мелких вспомогательных деталей.

Господа, нам предстоит потрудиться на славу! Настало время распустить наше собрание. Желает ли кто-нибудь выдвинуть соответствующее предложение?»

Гортанный низкий голос произнес: «Предлагаю распустить собрание на неопределенный срок».

Эйлас уставился на вереницу сидящих скелетов. Кто это сказал? Или он услышал со стороны свой собственный голос? Помолчав некоторое время, он спросил: «Есть возражения?»

Никто не ответил.

«В таком случае, — встрепенулся Эйлас, — совещание считается закрытым».

Он тут же принялся за работу, разбирая каждый из скелетов, сортируя компоненты и проверяя их различные сочетания, чтобы выявить оптимальные соединения. Затем он занялся строительством, внимательно и аккуратно подгоняя кость к кости, притирая сочленения по мере необходимости с помощью шероховатого каменного пола темницы и крепко связывая их волокнами веревки. Он начал с четырех тазовых костей, соединив их распорками из перевязанных ребер. На этом основании он воздвиг четыре крупнейшие бедренные кости, поверх которых установил еще четыре тазовые кости, опять же скрепленные распорками из ребер. На сооруженном основании он укрепил еще четыре бедренные кости и, наконец, последние четыре тазовые кости, постоянно обеспечивая дополнительную жесткость конструкции перевязанными распорками и поперечинами. Таким образом ему удалось соорудить двухступенчатую лестницу-этажерку, надежно выдерживавшую его вес. Затем он принялся за изготовление следующих ступеней. Эйлас работал не торопясь — дни проходили за днями и недели за неделями, но он делал все, чтобы в критический момент лестница его не подвела. Для того, чтобы предотвратить поперечные колебания, он плотно загнал острые обломки костей в зазоры между плитами пола и оснастил лестницу растяжками из веревки. Теперь надежность сооружения вызывала в нем яростное удовлетворение. Лестница стала целью всей его жизни, вещью в себе и объектом эстетического наслаждения — даже побег начинал приобретать в его глазах меньшее значение, нежели величественная лестница из человеческих костей. Эй-ласа восхищали красотой и эффективностью строгие белые распорки, аккуратные соединения, благородное стремление всего сооружения ввысь.

Лестница была готова. Верхний уровень, состоявший из локтевых и лучевых костей, находился на расстоянии протянутой руки от нижнего отверстия шахты. Соблюдая исключительную осторожность, Эй-лас протиснулся в шахту. Теперь его уже ничто не задерживало, кроме ожидания следующей корзины с водой и хлебом — разумеется, он не хотел случайно встретиться с Зерлингом, разносившим пайки. А еще через три дня Зерлинг поднимет из подземелья корзину с нетронутым пайком, многозначительно кивнет — и больше не будет никаких корзин.

Хлеб и воду спустили в полдень. Эйлас взял их из корзины, и ее подняли на поверхность.

Вечерело; никогда еще время в темнице не тянулось так медленно. Верхнее отверстие шахты темнело: наступала ночь. Эйлас взобрался по лестнице, прижался плечами к одной стороне шахты и уперся ступнями в другую, тем самым заклинив себя. После этого он стал рывками подниматься, каждый раз примерно на ладонь — сначала неуклюже, боясь соскользнуть, затем со все большей уверенностью. Однажды он остановился, чтобы передохнуть; находясь уже недалеко от верхнего отверстия, он снова задержался, чтобы прислушаться.

Тишина.

Эйлас продолжил подъем, теперь уже сжимая зубы и гримасничая от напряжения. Выдвинув плечи над краем низкой стенки, он подтянулся и перевалился через нее. Оказавшись на твердой земле, он встал во весь рост.

Его окружала молчаливая ночь. С одной стороны звезды закрывала черная громада Пеньядора. Пригнувшись, Эйлас подбежал к старой стене, окружавшей Урквиал. Пробираясь в тенях подобно огромной черной крысе, он приблизился к ветхой дощатой двери.

Дверь, распахнутая настежь, висела на нижней петле — верхняя была сорвана. Эйлас неуверенно смотрел на тропу, ведущую вниз. Продолжая неуклюже пригибаться, он проскользнул в проем. Никто не окликнул его из темноты. Эйлас чувствовал, что в саду никого не было.

Он спустился по тропе к часовне. Как он и ожидал, внутри не мерцала свеча, очаг давно погас. Эйлас продолжил путь вниз. Луна, всходившая над предгорьями, бледно освещала мрамор развалин. Эйлас остановился, пригляделся и прислушался, спустился еще на несколько шагов.

«Эйлас».

Он остановился. И снова услышал безотрадно-тоскливый полушепот: «Эйлас».

Эйлас подошел к раскидистому цитрусу: «Сульдрун? Я здесь».

У ствола дерева стояло видение — едва различимый полупрозрачный силуэт из струящегося тумана: «Эйлас, Эйлас! Ты опоздал. Нашего сына уже забрали».

«Нашего сына?» — изумленно переспросил Эйлас.

«Его зовут Друн, и теперь я потеряла его навсегда… О Эйлас, ты не знаешь, как отвратительна смерть!»

Слезы покатились из глаз Эйласа: «Бедная Сульдрун! Как жестоко с тобой обошлись!»

«Жизнь обманула меня, и я с ней рассталась».

«Сульдрун, вернись ко мне!»

Бледный силуэт чуть пошевелился — казалось, он улыбнулся: «Не могу. От меня веет холодом и сыростью. Разве ты не боишься?»

«Я больше никогда и ничего не буду бояться. Возьми меня за руки, я тебя согрею!»

И снова призрак дрогнул в лунном свете: «Я все еще Сульдрун, но не та, которую ты знал. Меня пронизывает мороз пустоты, твое тепло меня уже не согреет… Я устала, мне пора».

«Сульдрун! Останься, не уходи!»

«Увы, Эйлас! Боюсь, теперь я тебе только помешаю».

«Кто нас предал? Жрец?»

«Конечно, жрец. Друн, наш милый маленький мальчик! Найди его, ему нужны забота и любовь. Обещай!»

«Обещаю — сделаю все, что в моих силах».

«Ты молодец, Эйлас! Мне пора…»

Эйлас стоял на берегу один — сердце его билось так часто и жарко, что слезы высохли. Призрак исчез. Луна поднималась выше по небосклону.

Наконец Эйлас заставил себя взбодриться. Порывшись под корнями цитруса, он вытащил из расщелины пророческое зеркало — Персиллиана — и шейный платок с завязанными в нем монетами и драгоценностями из будуара Сульдрун.