Вскоре катапульты выдвинули на самый край командной высоты над Тинцин-Фюралем.

Карфилиот собственной персоной вышел прогуляться на террасу в бледно-голубом утреннем халате — он явно только что поднялся с постели. Лучники ска тут же выбежали вперед и выпустили шквал стрел, с пением пролетевших крутыми дугами над ущельем. Раздраженно нахмурившись — враг нарушил привычный распорядок его жизни — Карфилиот укрылся за зубцом парапета. Три наемника герцога появились на крыше и быстро установили вдоль парапетов ограждение из металлической сетки, чтобы стрелы ска не мешали его сиятельству прогуливаться и дышать свежим воздухом. Ска наблюдали за происходящим в некотором замешательстве, обмениваясь ироническими замечаниями и продолжая загружать балласт на катапульты.

Эйлас знал, что ему следовало спешить, но не мог заставить себя уйти. Сцену подготовили, занавес подняли, актеры появились — вот-вот должно было начаться драматическое представление. Ска вращали вороты лебедок — толстые брусья катапульт напряженно гнулись, издавая стоны и скрип, тяжелые каменные снаряды устанавливали в метательных желобах. Опытные арбалетчики регулировали винты, прицеливаясь с учетом силы и направления ветра. Все было готово для первого залпа.

По-видимому, Карфилиот внезапно осознал опасность, угрожавшую его башне. Раздраженно махнув рукой, он отдал какой-то приказ, бросив несколько слов через плечо. Каменная стена, подпиравшая командную высоту и стоявшие на ней катапульты, обрушилась. Метательные машины и снаряды полетели в пропасть вперемешку с остатками каменной кладки, лучниками, арбалетчиками, инженерами и прочими ска. Они падали долго, как в кошмарном сне: все ниже и ниже, переворачиваясь и кружась в воздухе, а затем, в самой глубине долины, отскакивали от скал и скатывались по склонам. Наконец все замерло. На дне долины лежало отвратительное месиво из камней, бревен и переломанных тел.

Карфилиот еще раз прошелся по террасе и вернулся в свои апартаменты.

Ска, скорее суровые, нежели разгневанные, принялись оценивать ситуацию. Эйлас отполз от края обрыва, чтобы не попадаться на глаза. Ему давно пора было отправиться в путь и уйти как можно дальше и как можно быстрее. Обернувшись, Эйлас с новым подозрением взглянул на каменный алтарь посреди площадки. Карфилиот явно любил изобретать ловушки. Почему бы он оставил незащищенным столь удобный для неприятеля наблюдательный пункт? Охваченный тревогой, Эйлас бросил последний взгляд на Тинцин-Фюраль. Рабочие бригады ска, явно рабы, затаскивали бревна на гребень хребта. Потеряв катапульты, ска не отказались от осады. Эйлас понаблюдал за происходящим пару минут, после чего повернулся спиной к обрыву и оказался лицом к лицу с семью фигурами в черной форме ска — сержантом и шестью бойцами; бойцы натянули тетиву луков.

Эйлас поднял руки вверх: «Я всего лишь путник — позвольте мне идти своей дорогой».

Высокий сержант со странным диковатым лицом презрительно крякнул: «Здесь, на вершине? Ты шпион!»

«Шпион? Чей шпион? Что я мог бы кому-нибудь сообщить? Что ска осадили Тинцин-Фюраль? Я взобрался сюда, чтобы найти безопасный обход».

«Теперь ты в безопасности. Пошли! Даже двуногий[22] может быть полезен».

Ска отняли у Эйласа меч и надели ему на шею веревочную петлю. Его отвели вниз по ложбине с вершины Так-Тора, а затем наверх по хребту, в лагерь ска. С него сорвали одежду, его обрили наголо и заставили вымыться, пользуясь желтым мылом и ледяной водой, после чего ему выдали новые штаны и балахон из серой сермяги. Как только он оделся, кузнец заклепал у него на шее чугунный ошейник с кольцом для цепи.

Четыре человека в серых блузах схватили Эйласа и положили лицом вниз поперек бревна. С него стянули штаны; кузнец принес раскаленное докрасна чугунное тавро, и на правой ягодице Эйласа выжгли клеймо. Он услышал шипение горящей плоти и почувствовал запах жженого мяса — его тут же вырвало, что заставило людей в серых блузах отскочить с ругательствами, но они вернулись и продолжали его держать, пока ему на ягодицу не наложили пластырь. После этого Эйласа поставили на ноги.

Сержант-ска подозвал его: «Надень штаны, иди сюда!»

Эйлас подчинился.

«Имя?»

«Эйлас».

Сержант записал имя в журнал: «Где родился?»

«Не знаю».

Сержант снова записал ответ, а затем поднял голову: «Сегодня тебе повезло. Можешь считать себя скалингом, то есть служителем ска, уступающим благородством только урожденным ска. Насилие по отношению к ска и другим скалингам, половые извращения, неумение содержать себя в чистоте, неподчинение, строптивое, вызывающее, дерзкое и непристойное поведение не допускаются. Забудь прошлое — оно не более, чем сон! Отныне ты — скалинг, тебе полагается жить так, как живут ска. Ты закреплен за бригадиром Тауссигом. Слушайся его, работай прилежно, и у тебя не будет причин жаловаться на жизнь. Вот Тауссиг — доложись ему немедленно».

Тауссиг, приземистый седой скалинг, не ходил, а скорее подпрыгивал; одна нога у него была прямая, а другая — кривая и укороченная. Тауссиг сопровождал приказы резкими жестами, прищуривая узкие бледно-голубые глаза, словно находился в состоянии хронического бешенства. Он быстро осмотрел Эйласа с головы до ног и пристегнул к кольцу на его ошейнике легкую длинную цепь: «Я — Тауссиг. Свое имя можешь забыть, оно ни к чему. Теперь ты — „номер шестой группы Тауссига“. Когда я говорю „шестерка!“, ты подбегаешь и выслушиваешь приказ. В моей бригаде строгая дисциплина. Мы соревнуемся в производительности с другими бригадами. Чтобы я был доволен, ты должен соревноваться и постоянно выполнять норму лучше, чем это делается в других бригадах. Все понял?»

«Я понял произнесенные слова», — ответил Эйлас.

«Неправильный ответ! Говори: „Так точно!“»

«Так точно!»

«Я уже чую в тебе недовольство, сопротивление. Смотри у меня! Я справедлив, но ничего не прощаю! Работай! Выполняй норму или даже перевыполняй, чтобы мы все получали премиальные. Будешь отлынивать и тухтеть — накажут не только тебя, но и меня. А это недопустимо! Иди, работай!»

Теперь, после поступления в него Эйласа, подразделение Тауссига было полностью укомплектовано, то есть состояло из шести человек.

Тауссиг отвел бригаду вниз, в каменистое, раскаленное солнцем ущелье, и приказал затаскивать бревна на гребень хребта, а затем вниз по склону седловины — туда, где ска и скалинги вместе сооружали из бревен крытую галерею, ведущую к Тинцин-Фюралю. По этой галерее планировалось подвезти к стене замка таран. С парапетов лучники Карфилиота выискивали цели — в этом отношении скалинги их устраивали не меньше, чем ска. Как только кто-нибудь из работников оказывался без прикрытия, в него или рядом сразу же с жужжанием втыкалась стрела.

Когда крытый проход достиг середины перемычки-седловины между замком и хребтом, бойцы Карфилиота водрузили на башню метательную машину и принялись бомбардировать бревенчатое сооружение тяжелыми валунами, но тщетно — упругие бревна, хитроумно соединенные, выдерживали обстрел. Ударяясь о бревна, камни сдирали кору, разбивали в щепы поверхностный слой дерева и скатывались, прыгая по скалам, вниз в ущелье.

Эйлас быстро обнаружил, что его товарищи по бригаде стремились к повышению показателей Тауссига не больше него самого. Разумеется, Тауссиг, хромая и подпрыгивая, бегал вокруг да около в лихорадочном возбуждении, непрестанно подбадривая рабов наставлениями, угрозами и оскорблениями: «Давай-ка, подопри его плечом, пятерка! Тащите, тащите! У вас руки отвалились, что ли? Трешка, бездельник! Тащи! Шестерка, я за тобой слежу! Знаю я твою породу! Уже отлыниваешь?» Насколько мог судить Эйлас, команда Тауссига не уступала достижениями другим, и он безразлично пропускал мимо ушей понукания бригадира. Утренняя катастрофа, весь масштаб которой принц только начинал ясно осознавать, притупила его чувства.

К полудню скалингам принесли хлеб и баланду. Эйлас сидел, опираясь на левую ягодицу, в состоянии замороченного оцепенения. Все утро Эйлас работал в паре с Ейном, молчаливым уроженцем Северной Ульфляндии лет сорока. Жилистый и длиннорукий, с жесткими темными волосами и морщинистым огрубевшим лицом, Ейн не отличался высоким ростом или атлетическим телосложением. Понаблюдав несколько минут за сидящим в неподвижности Эйласом, Ейн хрипло посоветовал: «Ешь, парень, подкрепись! Не размышляй! От воспоминаний одна печаль».