Новогодняя ночь на скале Норе

Где встретить новый, 1890 год?

У Евы новогодняя ночь связывалась с веселой и шумной компанией, собиравшейся в доме матери на Фрогнергатан. Что ж, сказал Фритьоф, отчего бы и не повеселиться? Но ему хотелось бы перед Новым годом прогуляться куда-нибудь на лыжах — например, к скале Норе. Зимой туда редко кто заглядывает, и там чудесно.

Из последнего селения они вышли около полудня. Нансен сам выбрал дорогу — разумеется, наиболее трудную. Он рассчитывал, что подъем займет не так много времени, но вскоре лыжи пришлось тащить на плечах. Потом пошло еще хуже, и нельзя было сделать шагу, не вырубив в плотном снегу ступеньку.

Из ста людей девяносто восемь повернули бы обратно: ведь приближалась новогодняя ночь. Но Фритьоф, а за ним Ева все же вскарабкались на вершину — пять тысяч футов над уровнем моря.

День угас. Фритьоф и Ева отдыхали, зарывшись в сугроб. Ветер сдувал снег с холодных камней. Мороз обещал стать таким, каким ему и полагается быть в декабре. Фритьоф выгреб из карманов смесь мясного порошка — пеммикана — с сыром: он испытывал ее питательные свойства, уверяя, что нет лучшего корма для людей и для собак.

Ева считала, что правильнее кормить ею только псов. Она сказала, что предпочла бы несколько иной новогодний ужин.

Фритьоф не стал спорить. Он набил рот и, проглотив солоноватую смесь, заметил вполне миролюбиво, что раз Ева так привередлива, то мешкать нечего — они могут до полуночи спуститься в долину. Оттолкнувшись посильнее, он помчался вниз. Ева — за ним.

Снег слабо светился. Ветви деревьев больно хлестали, ветер пронизывал до костей.

Просто чудо, что Фритьоф успел в последнюю секунду затормозить перед обрывом и криком предупредить Еву. С кручи они поползли без лыж, тем способом, который губительно сказывается на одной части туалета.

Со скользившего «на собственных полозьях» Фритьофа ветер сорвал шапку. Он попытался найти ее, но в темноте все камни, торчащие из снега, казались шапкой. Ощупав с десяток обломков, Фритьоф, растирая побелевшие уши, поспешил за ушедшей вперед Евой. Он нашел ее сидящей перед новым крутым обрывом.

— Ты доволен? — ледяным тоном спросила она.

Фритьоф принялся искать спуск. Он ушел далеко в сторону, как вдруг остановился, пораженный мыслью: что, если уставшая Ева заснет? Как тогда найти ее в темноте? Мало ли людей, заснув, замерзло в горах.

Фритьоф закричал как можно громче, и где-то далеко услышал слабый голос.

— Я затеял безбожное дело, — сказал он, опускаясь возле дрожащей от холода Евы. — Меня будут обвинять, что я рисковал твоей жизнью.

— Пожалуй, тебе это слишком поздно пришло в голову, — спокойно ответила она.

Только под утро они добрались до хижины звонаря в долине Эгге. Ева, упав на стул, заснула сидя.

— Эге, парнишка-то твой уморился! — подмигнул звонарь. — Сколько же вы были на ногах?

— Четырнадцать часов… — ответил Нансен. — Только этот парнишка— моя жена.

— Слушай, парень, да ты в уме ли? Таскать жену на вершину Норе? И в новогоднюю ночь? Ну и ну!

Ева приоткрыла глаза.

— Меня нельзя таскать! — произнесла она, выделяя каждое слово. — Я сама хотела. И потом — дайте есть. Что угодно, кроме пеммикана.

…Вскоре Нансены созвали гостей на новоселье.

Дом был деревянный, двухэтажный. С коньков крыши разевали пасти драконы. На бревенчатых стенах желтели янтарные капли смолы. Рисунки для резной сосновой мебели сделал сам Нансен. На стенах висели его же картины — он увлекался живописью еще в Бергене.

Если бы у Фритьофа было больше времени, он, право, сам сложил бы по бревнышку весь свой дом. Но времени не было: написав научный отчет о гренландской экспедиции, Фритьоф сам перевел книгу на английский язык, сам сделал к ней чертежи, а потом не хуже заправского литографа вырезал их на камне для печатания.

На новоселье собрались друзья семьи, старые знакомые Евы. Среди них был и Бьёрнстьерне Бьёрнсон, «некоронованный король» Норвегии.

Величавый, в ореоле пышных седых волос, поэт встал со своего почетного места, украшенного полотенцем со старинным узором. Подняв бокал шампанского и поблескивая из-под очков озорными глазами, он загремел:

— Я знаю, Нансен, вы хотите сделать Еву подругой, достойной древнего викинга. Но берегите ее — она слишком горда, чтобы сознаться, когда ей тяжело. И помните— она не закалена Гренландией! — Поэт поклонился Еве и продолжал: — Я должен, по нашему древнему обычаю, дать название дому, крыша которого приютила нас сегодня. Вы почтили меня этой высокой честью. И я провозглашаю: «Годтхоб!» Добрая надежда на большое счастье!