Всей силой авторитета науки я позволю себе заверить вас: оставьте далекие от реальности мечты о концентрации энергии в магнитном поле! Заниматься такой задачей — абсурд, заблуждение, нелепица, чепуха, ересь, вандализм в науке, невежество, узость взглядов, оскудение ума, отсутствие элементарного контроля над собой!

Ваши предыдущие аплодисменты, уважаемые и дорогие мои коллеги, я позволю себе отнести скорей к эстрадной актрисе, ловко жонглировавшей эффектными, но невозможными положениями, чем к представителю чистой и объективной науки…

В аудитории поднялся шум. Над доской зажглись и замигали буквы: «Внимание!» Шум не прекращался. Он понемногу стал затихать только после того, как молодой академик, проводивший защиту, встал и подошел к доске.

Тогда особенно громко прозвучал певучий и обиженный голос Нади:

— А я думала, что люди — современники революций — умеют спорить по-настоящему!

Академик поднял руку и сказал:

— Продолжайте, профессор!

Профессор стоял все в той же напряженной позе, опершись руками о стол, и резкими движениями поворачивал голову то вправо, то влево.

Марина села на пододвинутый ей стул и потемневшими глазами не мигая смотрела на этого ненавидящего ее человека. Она заметила, как преобразился он, заговорив о концентрации энергии, как страстно зазвучал его голос.

Женщина, слушая, часто обращает больше внимания не на смысл слов, а скорее на тон, каким они сказаны. И, странное дело, Марина не могла найти в себе ни малейшей неприязни к своему неожиданному оппоненту. Но обида, горькая ребяческая обида подкатывала к горлу, растворялась в слезах, готовых брызнуть из глаз…

Профессор продолжал:

— Нам рисовали развращающие мозг картины применения аккумуляторов, использующих магнитные поля сверхмощной силы, — я бы сказал, сверхаккумуляторов. Мы слышали о карманных электростанциях, о неиссякаемых батареях, о бестопливных двигателях, гораздо более удобных, чем атомные… Я сам мог бы, бесконечно фантазируя, рассказать и более поразительные вещи. Но зачем это? Зачем? Для чего тратить силы и государственные средства на бесплодную, хилую идею? Сила уничтожит сама себя. Почтенная соискательница говорила нам об изменении структуры вещества при увеличении магнитного поля, исключающей возможность существования сверхпроводимости. Кроме того, большое магнитное поле разрушит и самое катушку, прочность которой не может быть достаточной. Вся накопленная энергия вырвется наружу, чтобы испепеляющим жаром уничтожить производящих опыт людей, будь то седой, всеми уважаемый ученый или полная жизни и любви девушка…

Дорогие коллеги, товарищи ученые, я имею честь заверить вас, что теоретически нет никакой возможности предохранить проводник от проникновения в него магнитного поля! Точно так же как нельзя пропустить по нему ток больший, чем допускает его атомная структура. Нет такой возможности! Всякая попытка обречена на такую же неудачу, как и стремление получить явление сверхпроводимости при обычных температурах.

Резюмируя свое выступление, я позволю себе сказать, что представленная работа порочна как в своей основе, так и в отношении намечаемых вредных перспектив, обрекающих людей на ненужный риск и горькие разочарования. Работа соискательницы не продумана, сыра, недостаточно выношена, не обоснована, мелка, легкомысленна и, самое главное, неправильно ориентирована. Приходится пожалеть о напрасном труде и потерянном времени. Будем надеяться, что это послужит хорошим уроком юной соискательнице и повернет ее честолюбивые стремления на другой, более реальный и эффективный путь, что я имею честь ей рекомендовать…

Профессор кончил и быстрой подпрыгивающей походкой направился в аудиторию.

Слышно было, как залетевшая в окно ночная бабочка билась крылышками о матовый колпак лампы.

Профессор, шаги которого гулко раздавались в притихшей аудитории, подошел к седоволосому соседу министра и сел рядом с ним. Тот демонстративно встал и, извинившись перед Василием Климентьевичем, прошел в задние ряды.

Профессор, растерянно улыбаясь, смотрел ему вслед прозрачными голубыми глазами.

У него дернулась щека. Он заморгал ресницами и опустил голову, потом, раздвинув острые колени, облокотился на них, зажав ладонями виски.

В течение всего времени, когда выступали ученые, пожелавшие изложить свои взгляды на использование сверхпроводимости, министр все приглядывался к старому профессору. Посматривал он и на Марину. Заметил, как выбежала она в коридор сразу после окончания речи неожиданного оппонента, как вернулась оттуда с красными глазами.

На защите диссертации Марины Садовской разразился научный спор. Столкнулись разные течения и забурлили яростные штормы волновых теорий, квантов, магнитных вихрей и мириад электронов. Защита превратилась в диспут, которому не видно было конца.

Но вряд ли слышал эти выступления старый профессор. Наконец он встал и неровной, спотыкающейся походкой направился к выходу.

Министр поднялся и тоже вышел в коридор.

В коридоре у окна стояла Марина и кусала до крови губы.

Министр подошел к ней и сказал:

— Так.

Марина не подняла глаз.

— Провалилась я, Василий Климентьевич!

— Этого я пока еще не знаю…

— Но ведь он говорил прекрасно! Я совершенно уничтожена…

— Да, — сказал министр и помолчал. — Он говорил прекрасно, даже с излишней страстностью, пожалуй, но об уничтожении говорить преждевременно.

Марина выпрямилась и постаралась улыбнуться.

— Конечно, я понимаю, что это не может повлиять на решение Ученого совета, но все же обидно, Василий Климентьевич…

Последние слова она прошептала одними губами, без дыхания.

Министр все же услышал, но, кроме того, он услышал звук чьего-то грузного падения.

Когда Марина подняла глаза, то увидела широкую спину бегущего министра. Резким движением она бросилась за ним.

Поперек коридора, неуклюже согнув колени и уткнувшись лицом в толстый ковер, лежал профессор.

Из аудитории доносилась монотонная речь выступавшего.

Как ни спешили министр и Марина, кто-то, все же опередив их, уже склонился над профессором.

— Я попрошу помочь мне поднять больного, — сказал, не оборачиваясь, низенький человек.

Втроем они с трудом подняли профессора и посадили на диван.

— Пульс очень плох! Этого следовало ожидать… Ведь у вас, наверно, есть машина? Надо его доставить домой.

— Я уже дал распоряжение отвезти профессора.

— Вот и чудесно! Он, знаете ли, такой чудак, никак не хочет иметь прикрепленной машины.

— Знаю, — сказал министр.

Пока доктор говорил, руки его были в деятельном движении. Он поймал пенсне, расстегнул профессору ворот и жилетку, достал из своего кармана стерилизованный шприц в упаковке и что-то впрыснул больному.

Положив шприц обратно в коробочку, доктор потер ладонь о ладонь, потом обеими ладонями — лысину, наконец, быстрыми и нежными движениями стал делать профессору массаж. Увидев, что министр наблюдает за его руками, доктор сказал:

— Товарищ министр, есть древняя индийская поговорка, что врач должен иметь глаз сокола, — доктор поправил пенсне, — сердце льва, — доктор прижал обе ладони к груди, — и руки женщины! — С этими словами доктор принялся снова растирать профессора.

Марина стояла молча, наконец сказала тихо:

— Позвольте мне отвезти его.

— Нет, ваше место здесь. Я сам поеду с ним, — сказал министр.

Марине показалось, что министр хочет еще что-то сказать ей. Она выжидательно смотрела на него.

— Я предвижу исход сегодняшней защиты, — сказал он.

— Предвидите? — насторожилась Марина.

— Каков бы ни был этот исход, я хочу взять с вас слово.

— Готова, Василий Климентьевич.

— Прошу вас остаться стойкой.

— Вот как?

— Лучше всего вам поехать куда-нибудь. Ненадолго. К друзьям, родственникам…

— У меня бабушка в Бресте.

— В Бресте? Совсем хорошо. Побываете там в крепости.

— Непременно.

— Поклонитесь там праху героев. И от меня… — И министр повернулся к доктору, который осторожно помогал профессору подняться.