Только два человека из всей компании не имели противогазов. Один из них был негр-кок. С налитыми кровью белками, едва стоя на ногах, прислуживал он буйным гулякам. Пинки и удары сыпались на него со всех сторон.

Другой человек без противогаза был боцман Вильямс. Он связанный лежал у двери, так что Ганс при первом же шаге споткнулся о его тело.

Никто из пирующих не заметил Ганса. Несколько секунд в немой ярости он наблюдал их, потом заревел так, что зазвенели хрусталики на люстре:

— Эй, вы! Отродье свиней и сусликов! Встать!

— Клянусь приливом, это корабельный бунт, мистер Шютте! Эти пираты опьянели и решили обожраться один раз за всю свою морскую жизнь! — отозвался связанный боцман. — Они связали мистера Тросса.

Кое-кто поднялся, но большинство остались лежать.

Вдруг здоровый рыжий детина прыгнул на Ганса. В тот же момент тело его отлетело в сторону, сбив с ног еще двух матросов, приготовившихся к нападению.

После этого нельзя было ничего разобрать. Все двадцать человек, кроме пяти-шести мертвецки пьяных, бросились на Ганса. Послышались хрип, стоны, звон и рычание.

Стол перевернулся. Рыжий схватил окорок и начал дубасить им Ганса по голове. После пятого удара Ганс почувствовал, что его бьют. Он вырвал окорок едва не вместе с рукой рыжего и стал действовать окороком, как дубиной.

Скоро уже не пять, а десять человек лежали на полу. Оставшиеся нападали с меньшим пылом и вскоре отступили.

Ганс, хрипло дыша, стоял посреди салона и продолжал размахивать окороком. Хобот его противогаза был оторван, в резине зияла дыра.

— Мистер Шютте, развяжите пару морских узлов, которыми стянуты мои руки! Тогда ноги я распутал бы сам, — попросил боцман.

— Хэлло, дядя Эд, мне не до этого! — сказал Ганс и увернулся от полетевшего в него кресла. Одновременно в голову ему попала тарелка, а в нос — консервная банка. С противогаза стекало прованское масло.

С яростным ревом Ганс вырвал впившуюся в руку вилку и снова бросился на врагов. Он отломил от стола ножку — получилась дубинка тяжелейшего железного дерева.

Когда еще трое были повергнуты наземь, бунтовщики сдались.

Ганс развязал Вильямса и приказал ему сходить за веревками. Вскоре боцман вернулся в сопровождении мистера Тросса в перепачканном белом костюме, и они принялись деловито и с мрачным видом связывать пленников.

Ганс наблюдал эту процедуру, опираясь на ножку стола и держа в руке окорок. Потом вместе с боцманом и Троссом они растащили своих пленников по разным каютам.

Боцман зажег огни и вышел на палубу. Там стоял обеспокоенный Ганс. Как ни вглядывался он в полумрак бухты, шлюпки с Бернштейном он не увидел.

Ганс Шютте испугался не на шутку.

К нему подошел Тросс, а вслед за ним дядя Эд, протягивая новый противогаз:

— Пусть заставят меня провести на этом острове остаток жизни, если я когда-нибудь слышал о столь странном корабельном бунте! Хорошо еще, что нет на свете такого алкоголя, который бы на меня подействовал!

Ганс смущенно посмотрел на Тросса:

— Мистер Тросс, я потерял своего ученого. Босс отвинтит мне мою старую голову! Да и вам несдобровать!

— Как — потерялся профессор?

— Вместе со шлюпкой.

Когда Ганс Шютте взобрался на палубу, профессор Бернштейн, погруженный в свои мысли, не заметил, как шлюпка отплыла от яхты.

Неужели рушится все его мировоззрение, все его идеалы? Неужели вся работа, которую он делал ради славы, ради возможности самостоятельно встать на ноги, все его мечты о вездесущем топливе — топливе, которое присутствует повсюду, его многолетний труд, — неужели все это должно послужить только чудовищным планам истребления людей? А сам он только раб! Ученый раб! Слуга, дающий в руки своих хозяев силу, которой они хотят уничтожить коммунизм.

Пусть он, профессор Бернштейн, не сочувствует коммунистам, но ведь ими создано много такого, что не может не восхищать всех передовых людей. Неужели же найденная им реакция должна послужить для объединения капиталистических стран против коммунистических, как этого хочет мистер Вельт?

Но сам профессор Бернштейн — почему он был до сих пор наивным, как дитя, слепым, глухим? Не на это ли намекал ему умный и ловкий мистер Тросс? «Закат в сто тысяч солнц пылал»? Неужели он только хотел выведать настроение профессора, чтобы доложить об этом Вельту? А втирался в доверие, обещал скрыть его от всех.

Зато опьяневший от газа простак Шютте выболтал все. В этом не было бы нужды, если бы профессор сам подумал, куда он идет и кто подталкивает его по пути… пути славы, как считал он. Казалось бы, на этом пути он добился своей цели. Но разве, идя к ней, он не понимал пагубной силы повторяемого открытия? Открытия ирландца Лиама! Он не должен лгать самому себе! Если он и не понимал всего полностью, то подозревал, особенно после разговора с мистером Троссом. Они говорили и о Резерфорде, увидевшем опасность применения открытой им ядерной энергии. Бернштейн тоже видит последствия применения своего открытия. Как ему поступить? Как Резерфорду? Едва ли его личные уверения в бесперспективности собственного открытия убедят кого-либо, в особенности Вельта. Пора осознать ответственность ученого, выпускающего «очередного джинна». И не будет ему оправданием то, что у государств, готовых воевать, уже есть прежние «джинны», уже имеются на вооружении средства страшной разрушительной силы.

Конечно, есть эти сильные средства, но все они лишь локального, местного действия. А реакция горения воздуха, огненная стена может, двигаясь в заданном направлении, выжигать целые страны. А его пресловутая «воздушная спичка» так проста, что до нее легко додумается всякий мало-мальски мыслящий инженер, купленный Вельтом.

Но открытие его действительно страшно. Оно было рождено ненавистью: его творец, Лиам, мечтал об уничтожении англичан.

Но что в силах сделать он, жалкий профессор Бернштейн, которого могут в любую минуту выбросить, как ненужную тряпку! Ведь реакция известна самому Вельту, ее уже не скроешь. Так говорил и мистер Тросс. Секрет же «воздушной спички» не больше, чем секрет полишинеля. Значит, прав Ганс: надо подчиняться приказам хозяина, надо истреблять себе подобных, честнее стать в сторону и предоставить все собственному течению?

Нет, это малодушно! Если он был слеп и создал страшную реакцию, то теперь он не имеет права быть в стороне.

Но как помешать Вельту пользоваться этим вездесущим огнем? Огонь повсюду — огонь, которым будут дышать, в котором будут сгорать заживо!

Профессор закрыл глаза руками. Перед ним встали картины реакции, распространяющейся по земле.

Нет! Он человек. И если он виноват перед человечеством в своей безумной слепоте, то он обязан исключить возможность применения опасного открытия.

Профессор закинул голову. Какой мертво-яркий Южный Крест! На миг, только на один миг ему стало страшно. Но Бернштейн, никогда не совершавший никаких подвигов и не считавший себя на это способным, нашел в себе силы побороть страх.

Реакция может происходить только в присутствии фиолетового газа. Газ выделяется лишь в одном месте на земле. Вывод ясен. (Профессор Бернштейн не считал себя вправе довериться Троссу, но он уже знал, что должен сделать человек.) В тот момент, когда Бернштейн пришел к этой мысли, он почувствовал удар по голове. Профессор совсем близко увидел дно шлюпки и в следующее мгновение был выброшен за борт.

Когда его лохматая голова всплыла на некотором расстоянии от лодки, пьяный матрос стал искать весло, чтобы ударить никак не тонущего профессора. Но весел не оказалось. Они упали в воду, после того как Ганс Шютте влез по ним на яхту.

Матрос выругался и стал подгребать руками к профессору.

Бернштейн, увидев это, сделал отчаянную попытку отплыть.