— Но это не все, не все, товарищ министр. Здесь имело место покушение на жизнь… м-да… молодой, талантливой и упорной девушки. Покушение, которое не удалось просто из-за старческой слабости, из-за невозможности убить еще и третьего человека. Но не только это злодейское покушение… Не только! Имеет еще место сокрытие от социалистического Отечества одного из величайших достижений человечества. Я требую справедливого возмездия, беспощадного наказания!

— Кого же, Иван Алексеевич?

— Меня, уважаемый гражданин министр! — Профессор величественно поднялся. — Я не осмелюсь отныне называть вас товарищем, Василий Климентьевич, ибо я преступник! Я настаиваю на том, что имел честь уже вам сообщить. Но только скорее, бога ради, скорее возьмите меня! Я не в силах больше бороться с собой. Рука… Девушка — живой мне укор, а ее работа — несчастье человечества!

— Вы уверены в этом, Иван Алексеевич?

— Вполне. Или, может быть, не вполне… Я был уверен все время, что сверхаккумулятор — несчастье человечества. Много лет…

— Но ведь прежде вы мечтали этим же сверхаккумулятором сделать людей счастливыми, хотели прекратить войны!

Профессор вздрогнул от неожиданности.

— Откуда вы знаете? — сказал он чужим голосом.

— Меня долго одолевали сомнения, вы ли это. Однако последнее время сомнения исчезли, не без внешней помощи, конечно. Во всяком случае, для меня стало ясно, что человек в галошах, встреченный мною в Аппалачских горах и мгновенно испаривший озеро, и неожиданный оппонент на защите диссертации Марины Садовской — одно и то же лицо!

Кленов долго молчал, уставившись на министра.

— У меня хорошая память на лица, но… — прошептал он.

— Я напомню вам. Нас было трое, с цистерной. Мою фамилию они выговаривали не Сергеев, а Серджев. Мне пришлось бежать в Америку от царской охранки…

— Ах, тот русский, который хотел отвести меня в сумасшедший дом!

— Профессор покраснел.

— Совершенно верно. Вы простите, конечно, меня за это!

— Как же я вас не узнал?

— Трудновато было, Иван Алексеевич. Изменились мы оба порядочно.

— Значит, осмелюсь спросить, вам все известно?

— Нет. Я только подозревал, но ваш опыт я помнил. Заставляя ученых искать в этом направлении, толкнул по этому следу и Марину Садовскую. Вас же я только заподозрил. И я сделал ошибку — в этом надо уметь сознаваться, — посоветовал привлечь вас к этой работе.

Министр теперь расхаживал по комнате.

— Я не понял, что происходит в вашей душе, а это надо было понять. Это вторая моя ошибка. Член партии обязан разбираться в людях. К чему это повело? Только постороннее вмешательство помешало вам дойти в ваших заблуждениях до логического конца.

— Да, до логического конца… — шепотом выговорил Кленов. — Несчастье было предотвращено. Но какой ценой, какой ценой! Бедный удивительный доктор!

— Так.

— М-да!..

Оба замолчали…

Василий Климентьевич взглянул в окно. В этот час к Московскому Кремлю один за другим подъезжали автомобили. На некоторых из них были иностранные флажки.

Проходившие через Спасские ворота ученые вежливо раскланивались друг с другом. Не раз они встречались на международных научных конгрессах или на сессиях Всемирного Совета Мира, на недавнем экстренном совещании в Академии наук.

Те, кто впервые оказался в Кремле, с любопытством осматривали творения великих зодчих: дворцы и соборы.

Каждый камень мостовой здесь был свидетелем истории народа, показавшего человечеству путь к счастью.

И вот по этим камням снова идут люди, призванные задуматься над судьбой человечества.

— Вы спасали человечество… — полувопросительно сказал министр.

— Да, от страшного несчастья, — поднял голову Кленов. — Я ведь терзался, делал попытки достать радий-дельта. Вы изволите знать о них. Но все мировые запасы радия-дельта оказались в руках Вельта — злого гения человечества. Теперь я почти знаю, догадываюсь. Вопреки своей клятве он обманул меня.

— Вы встречались с ним в Америке?

— Еще бы! М-да!.. Еще бы! Ведь это он, мой бывший товарищ по работе и друг, пытался когда-то вырвать у меня мою тайну. К счастью или к несчастью, мне удалось бежать. Но радий-дельта остался у него, и я понял, что тайну сверхаккумулятора открывать кому-либо не только бесполезно, но и опасно! М-да!

— А вот это уже ошибка, профессор! — Сергеев остановился. — Дело, дорогой Иван Алексеевич, в принципиальности вашей ошибки. В индивидуальности ваших героических, по существу говоря, стремлений. В противопоставлении своей личности обществу. Человечество нельзя защитить тем, что будешь молчать. Наука все равно движется вперед, и человек все больше и больше завоевывает природу. Идеи, которые заказывает сегодняшний уровень прогресса, носятся, как принято говорить, в воздухе; всякое открытие, покоящееся на достижениях современной ему техники, будь оно сделано и скрыто, неизбежно повторится. Таков закон развития науки, зависящей от законов развития экономики.

— Да? Я как-то не думал, право, об этом. Я знал, что это ужасно, и пытался от него защитить…

— Иван Алексеевич, это все равно что пытаться остановить вращение Земли, упершись плечом в скалы Казбека. Ведь вы же хотели задержать прогресс, а это невозможно. Ибо прогресс подобен мчащемуся локомотиву, управляемому законом развития человеческих отношений. Его движение не может остановить один человек. Во всех случаях он должен будет опереться на опыт, знания и достижения предшествующих поколений и смежных областей науки. Точно так же не может быть задержан прогресс одним человеком, поскольку знания, опыт, достижения и способности человечества неизмеримо больше жалких возможностей и ничтожных сил даже гениального одиночки.

— М-да!.. Право, надо подумать, взвесить… Это, пожалуй, так ново для меня…

— Это даже не так ново для вас! Ведь вы не станете отрицать, что бессмысленно одному человеку выпить океан, чтобы спасти тонущий пароход? Что бессмысленно одному человеку пытаться перестроить несправедливые человеческие отношения тем, что он в течение двадцати пяти лет будет рисовать и нарисует замечательную картину, взглянув на которую люди должны подобреть? А ведь так, думал художник Александр Иванов, работая над своей картиной «Явление Христа народу».

— М-да!.. Право… Какие хлесткие аналогии! Но ведь у меня же была конкретная цель.

— Ваша цель, вернее, средство, было молчание. Но силой обстоятельств вы поставлены были перед необходимостью противодействовать. Это логический путь всякого, кто противопоставляет себя обществу. Из человека, который хотел мыслить и действовать «один за всех», вы превратились в человека, который встал «один против всех». За счастье человечества, Иван Алексеевич, можно бороться только организованными средствами. И если бы вы вместе со своим открытием встали в сплоченные ряды, вы сделали бы во сто крат больше, чем могли или даже хотели сделать как индивидуалист.

Профессор очень долго молчал.

— М-да! — наконец произнес он, вздыхая. — Может ли слепой прозреть? Видимо, я действительно слишком долго жил в другой стране, с иными взглядами.

Василий Климентьевич достал небольшой блокнот и раскрыл его:

— Да, вы долго жили там. Ассистент профессора Бакова И. А. Кленов покинул Россию в 1913 году. Профессор Кленов, живший сорок лет в Америке под именем Вонелька…

Профессор кивнул головой:

— Я вел чужую жизнь, чтобы скрыть тайну.

— Так. Профессор Кленов, он же Вонельк, вернулся на Родину только через сорок лет. Открыв властям свое имя, стал гражданином СССР, отказавшись от принятого перед тем британского подданства.

— У меня не было выхода. Американца Вонелька никогда не выпустили бы из Америки. Он слишком много знал…

— И в том числе много того, что навеяно было окружавшей его средой, газетами, которые он читал. Став советским ученым Кленовым, вы все же рассуждали как профессор Вонельк, у которого в Америке было только одно средство борьбы — демонстративный уход из Кор-нельского университета и молчание.