Попугай получает порцию корма. Абст некоторое время наблюдает за тем, как он клюет, потом обращается к Карцеву:

— Так вот, Рейнхельт, вы должны знать: скоро сюда доставят новую партию умалишенных. Их необходимо быстро подготовить к работе. Это будет поручено вам. Постарайтесь, чтобы к тому времени Ришер была на ногах.

— Хорошо, шеф, я приложу все усилия.

— Ну, а каковы ваши взаимоотношения? Вы ей понравились?

— Не знаю. Кажется, не очень. Она молчит. Временами плачет. Очень нервная особа.

— Вам задавались вопросы?

— Только относящиеся к лечению. И еще: время от времени у меня просят сигарету.

— Ришер получает норму.

— Вероятно, норму надо увеличить. В ее положении…

— Хорошо.

— Еще просьба, шеф. Мне запрещено разговаривать с ней. Я имею в виду беседы на отвлеченные темы. Это создает дополнительные трудности в лечении. Нельзя недооценивать психотерапию. Вы прекрасно знаете — для такого больного беседы столь же важны, как гимнастика, массажи или витамины. Быть может, снимете свой запрет?

— Ладно, Рейнхельт, разговаривайте с ней. Но подчеркиваю: только на отвлеченные темы, как вы сейчас выразились. Болтайте о музыке, о кино или книгах. Ни слова о политике, о положении в стране или о том, что творится в мире. И тем более о вашей работе здесь. Ведите себя так, будто она посторонний человек.

От рабочего помещения Абста до комнатки Ришер полсотни шагов. Карцов медленно движется по уходящему вниз коридору. Он все еще не оправился от потрясения, вызванного бесчеловечным экспериментом Абста. Люди всегда люди, что бы с ними ни случилось. Больные, а тем более страдающие расстройством психики, должны быть предметом особого внимания и заботы. Это элементарно. Но фашисты — и гуманизм!… Карцов знает о том, что творят гитлеровцы на оккупированной советской земле. Через линию фронта просачиваются сведения о злодеяниях захватчиков на Украине, в Прибалтике, Белоруссии. Беглые пленные рассказывали о городе смерти на западе Польши, в котором расстреливают и травят газами сотни тысяч людей… А недавно прошел слух: в Бресте немецкие химики создали завод, где варят мыло из человечьего жира. Когда об этом узнали на корабле Карцова, кто-то из моряков усомнился: слишком уж невероятно.

Невероятно? У Карцова сжимаются кулаки. Теперь он убедился, на что способны фашисты!

А ведь немецкий народ давал миру настоящих героев. И в шеренге славных не последними были медики. Карцов вспоминает. Берлинский врач Отто Обермайер привил самому себе холеру и отказался от лечения. До последней минуты он диктовал ассистентам все то, что чувствовал, — люди должны были научиться распознавать холеру, чтобы лучше бороться с ней… Медики Вернер и Бенцлер из Мюнхена с этой же целью заразили себя тифом.

Во имя здоровья и счастья человечества врачи должны были экспериментировать, и они ставили опыты на себе: заражались чумой, лихорадкой, проказой, подвергались укусам тарантулов, змей…

Они, эти рыцари и герои, и — Абст! Подумать только, у него такой же диплом врача, он тоже давал клятву беззаветного служения больным и страждущим!

До комнаты Марты Ришер десяток шагов. Карцов заставляет себя мысленно перенестись к этой странной девушке. Кто она? Фашистка вроде Абста, его преданная помощница? Кажется, в этом трудно сомневаться: Ришер делала то, что теперь поручили Карцову. Но ему известно и другое: Ришер вела киносъемку пловца на берегу лагуны, плакала и швыряла в воду брикеты. А потом спрятала в скале свою камеру. Несколько дней назад, находясь на площадке, он улучил момент и запустил руку в тайник — камера все еще там.

Он сопоставляет все это с другими известными ему обстоятельствами: мольбами Ришер отпустить ее в Германию, истерическим припадком и попыткой отравиться, когда Абст ответил отказом.

Тайная киносъемка пловца, плюс съемки торпед и другого секретного оружия, которые она могла производить раньше, и настойчивое стремление уехать отсюда, — нет ли связи между этими фактами? А вдруг она собиралась показывать отснятую пленку кому-нибудь в Германии? Но кому? Уж, во всяком случае, не хозяевам Абста, которые обо всем творящемся здесь, конечно, осведомлены. Кому же тогда? Быть может, представителям оппозиции гитлеровскому режиму? Чепуха! Нет там никакой оппозиции, нет и не может быть. Люди, которые не были согласны с фашизмом, уничтожены или загнаны в лагеря, а те немногие, что уцелели, затаились, забились в щели, не смея высунуть носа. Свирепый нацистский террор ликвидировал все передовое, светлое, чем когда-то гордилась эта страна.

Стоп!… Карцов вздрогнул от пришедшей на ум догадки. Что, если Ришер — разведчица? Для такого предположения есть все основания. Но на кого она работает? На американцев или на англичан? Может быть, она русская?…

Подумать только, здесь у него может найтись союзница!

— Спокойно, — шепчет Карцов, зажигая сигарету. — Спокойно, не торопись. — Он жадно глотает горячий дым. — А вдруг цепь твоих рассуждений только лишь домысел? Тогда неизбежна ошибка, которую уже не поправить. Спокойно, не делать поспешных выводов!…

Перед ним дверь в стене коридора, небольшая, окрашенная в серое, с грубой скобой вместо ручки. Он гасит сигарету и стучит в дверь.

Марта Ришер лежит в постели. У нее такая же, как у всех, раскладная железная койка. Но укрыта больная не коричневым суконным одеялом казенного образца, а красно-белой полосатой периной.

При виде врача она откладывает книгу, которую читала, опускает глаза.

— Добрый день, — говорит Карцов.

Ришер подтягивает перину к подбородку.

Карцов задает вопросы: самочувствие, сон, аппетит? И получает короткие, односложные ответы. При первых посещениях нового врача Ришер держалась иначе, но Карцов строго выполнял указания Абста, и она замкнулась. С тех пор в их взаимоотношениях ничего не изменилось.

Он приступает к работе, пытается вызвать коленные и ахилловы рефлексы. Тщетно. Ноги Ришер безжизненны.

— Теперь массаж, — говорит Карцов.

Он тщательно разминает мышцы ног. Ноги у Ришер стройные, мускулы хорошо развиты.

— Занимались спортом?

Молчание.

— Занимались, — уверенно говорит Карцов. — И я знаю: это был велосипед!

Глаза Ришер полузакрыты. У нее длинные, круто изогнутые ресницы. Карцов упомянул о велосипеде, и ресницы дрогнули.

Он внимательно разглядывает ее: тонкий, прямой нос, полные губы, совсем еще детские, сросшиеся на переносице густые светлые брови… Обыкновенное лицо. И глаза самые обыкновенные — чуточку задумчивые и печальные.

Встретишь такую где-нибудь под Воронежем или на Ставрополье — и не отличишь от тысячи других.

Закончив процедуру, Карцов опускается на табурет, достает сигареты.

— Устал, — признается он. — Разрешите курить?

Ришер кивает.

— Не желаете ли составить компанию?

Девушка берет сигарету. Карцов долго пытается добыть огня, но спички безнадежно плохи. Тогда Ришер протягивает руку к столику у изголовья, нащупывает зажигалку.

— Спасибо. — Карцов прикуривает.

Взгляд Ришер встречается со взглядом Карцова, в котором сегодня доброжелательность, теплота.

— Устал, — повторяет Карцов, улыбаясь. — Отдохну немножко, и начнем гимнастику… Кстати, я тоже увлекался велосипедом.

Он с юмором рассказывает, как однажды на шоссейных гонках сбил неосторожного прохожего.

— И, как вы думаете, кем оказался прохожий? — восклицает он. — Моим соседом по дому, с которым у нас были давнишние нелады. Разумеется, он не поверил, что это случайность…

— Вы всё сочинили, — спокойно говорит Ришер.

— Сочинил, — признается Карцов.

— Зачем?

— О, у меня коварный замысел!

— Хотите развеселить меня?

— Очень хочу. К тому времени, когда за вами придет транспорт, вы должны быть на ногах.

Он хотел приободрить больную, но при упоминании об отъезде девушка начинает плакать.

Карцов встает, чтобы подать воды, и… остается на месте.

В комнату входит Абст.