Зато около девяноста процентов новгородских землевладельцев держали в своих руках меньше трети всей пашни, освоенной феодалами, а около шестидесяти процентов — меньше одной десятой части. В своей основной массе это были так называемые впоследствии «своеземцы», владевшие одним-двумя крестьянскими участками и обрабатывавшие землю своими руками или с помощью какого-нибудь холопа — несвободного человека. На восемьдесят богатых владельцев с пашней более трехсот коробей (что соответствует приблизительно семидесяти — восьмидесяти крестьянским-участкам у каждого) писцовые книги насчитывают более тысячи таких мелких и мельчайших вотчинников, которых и феодалами-то трудно назвать. Вот они, по-видимому, и были теми «меньшими», или «молодшими», людьми, которые упоминаются в новгородских актах. А «черные люди», вероятно большая часть жителей Новгорода, вообще не имели земель за чертой города и в писцовые книги попасть не могли. Они жили в своих дворах на новгородских улицах и имели маленькие приусадебные участки, с которых можно было прокормиться только с большим трудом и в достаточно урожайный год. «Черные люди» содержали скот в городском стаде, занимались ремеслами (хотя мнение о чрезвычайном развитии новгородского ремесла, господствовавшее до недавнего времени в литературе, сильно преувеличено), работали, надо полагать, и по найму.

Шестнадцать, церковных феодалов держали в своих руках около семидесяти процентов всей пашни, принадлежавшей церквам и монастырям. Около двух тысяч обеж имел Спасский Хутынский монастырь, более полутора тысяч — Аркажский и Юрьев, по нескольку сот — Антониев, Николо-Неревский, Николо-Вяжицкий. Зато третья часть церковных вотчин по размерам приближалась к крестьянским участкам — это бедные приходские церквушки, разбросанные по новгородским погостам. Самым большим, самым богатым и сильным феодалом был дом святой Софии. Во всех пятинах за ним числилось, по неполным подсчетам, более пятнадцати тысяч обеж. Но Софийский дом занимал особое положение. Он играл роль государственного института, контролирующего, в сущности, все новгородские земли, еще не расхватанные феодалами.

Конечно, распределение земель, а тем самым и доходов— не единственный критерий, характеризующий общество. Тем не менее этот критерий имеет сущеег-венно важное, фундаментальное значение. Материалы писцовых книг рисуют картину такого экономического ; неравенства, что есть все основания говорить о социальном расслоении новгородской общины. Разница и доходах, в жизненном уровне, в образе жизни между рядовым новгородцем и боярином или житьим приобретала классовый характер. Городская община, основа социально-политической организации Господина Великого Новгорода, раскололась на класс богатых феодалов и класс неимущих горожан, хотя и сохранявших еще формальные признаки свободы.

Не приходится удивляться, что Борецкие и Горошковы, Есиповы и Онаньины, Самсоновы и Носовы тянули к королю Казимиру. Покровительство короля обеспечивало сохранение их социального статуса, неприкосновенность их вотчин, власть над тысячами крестьянских хозяйств в погостах, господство в самом Новгороде над тысячами «меньших» и «черных людей». Хотели эти «меньшие» и «черные люди» «к Москве или нет — решение принимали не они. Весной 1471 года стал фактом разрыв между госиодой и великим князем, между вассалом и сюзереном, между Великим Новгородом и всей Русской землей.

Еще осенью 1470 года князь Василий Суздальский отправился, как мы видели, в Заволочье. Помня опыт войны 1397 года, господа стремилась прежде всего обезопасить свои северные колонии. Но подготовка к войне этим не ограничивалась. Потому и король Казимир с зимы 1470 года затягивал переговоры с псковскими послами. Ведь одновременно он вел переговоры со своими сторонниками в Великом Новгороде. А им нужен был не мир короля со Псковом, союзником великого князя, а напряжение на псковско-литовском рубеже, которое сковало бы псковские силы.

5 марта во Псков приехал брат магистра Ливонского ордена с сообщением о переносе столицы магистра из Риги в Феллин (Вельяд, ныне Вильянди) и с претензиями по пограничным вопросам. Псковичи ответили, что «волен князь местер, где хочет, ту собе живет». А по поводу пограничных претензий твердо заявили: «...то земля и вода... пьсковская вотчина, великих князей и всея Руси». Двухнедельные переговоры ни к чему не привели, но вызвали у псковичей опасение за их западную границу.

Неутешительные результаты принесло и псковское посольство к королю. Хотя Казимир послов «кормив, и чтив, и дарив», никакой «управы» о границах он опять не «учинил», многозначительно заявив: «Яз... сам хочю быти на тех границах, да того досмотру своима очима». Кратковременное пребывание послов в Вильне ознаменовалось страшным пожаром, охватившим литовскую столицу 31 марта, в ночь перед их отъездом. В этой ситуации Казимир вел себя далеко не так, как Иван Васильевич, лично тушивший пожары в своей столице: король «со всем своим двором и с казною на поле выбеже». Несмотря на такую, может быть, чрезмерную осторожность, Казимир был очень сильным и опасным противником. И когда послы по возвращении домой «ответ королев... правили» на вече, псковичам очень было «не любо, ни по пригожью». Они с тревогой отметили, что такого «николи не бывало от князей великых (литовских. — Ю. А.), ни от королев... ти все на съезд панов слали, а сами не бывали никако с псковичи править о порубежных границах». По мере приближения окончательного разрыва Новгорода с Москвой напряжение на псковских рубежах нарастало

Тревогу вызывала не только позиция Ордена и Литвы. В Москве стало известно, что король Казимир направил посла к Ахмату, хану Большой Орды. Королевский посол Кирей предложил хану союз против Русской земли: «.„чтобы волной царь пожаловал, пошел на Московского на великого князя со всею Ордою своею, а яз от селе, со всею землею своею». Как всегда, посольство к хану сопровождалось подношением обильных подарков и подкупом его ближайших советников. И эти советники во главе с наиболее влиятельным князем Темиром активно поддержали предложение короля. Союз двух самых сильных и опасных врагов Русской земли был близок к своему воплощению.

Весной 1471 года появились признаки грозной коалиции. На западных, южных, северо-западных рубежах сгущались тучи. Позиция новгородского- боярства, его разрыв с политической системой Русской земли могли сыграть роль факела, брошенного в бочку с порохом. Именно Новгород с его открыто враждебной позицией становился центром притяжения всех сил, противодействующих складыванию нового единого Русского государства, заинтересованных в сохранении раздробленности, политической и военной слабости Руси. Но для оформления антимосковской коалиции нужно было время. Зима 1471 года была необычайно снежной. «За много лета такови не бывали снеги»,— заметил псковский летописец. Приближалась весна — время весеннего половодья, а за ней и лето. Окруженный бесчисленными болотными топями и озерами, Новгород был труднодоступен в это время года. Можно было надеяться, что раньше зимы, когда реки и озера станут, московские войска не двинутся в поход. А к тому времени союз Новгорода с Казимиром, а Казимира с Ах-матом мог стать реальностью. Руководители новгородской политики могли рассчитывать именно на это.

Со своей стороны московское правительство оценивало ситуацию достаточно реалистично. Еще в ноябре 1470 года, при первых известиях о приезде Олелькови-ча и выступлениях «литовской» партии на вече, в Москве считались с возможностью войны. Московский посол передал псковичам обращение великого князя: «...аже ми не добиеть челом Великой Новъгород о моих старинах, тогды бы есте моа вотчина Псков послужил мне, великому князю, на Великой Новъгород». Но в это время великий князь еще не терял, по-видимому, надежды на мирный исход событий. Переговоры с Новгородом еще шли, и в принципе не исключалась возможность соглашения, если у власти укрепится «умеренная» партия Феофила.

Военное столкновение с Новгородом едва ли было выгодно великому князю. Страна только что пережила трудную войну с Казанью, хотя и победоносную, но стоившую немалого напряжения сил. Война с Новгородом могла быть чревата серьезными внешнеполитическими осложнениями. В Москве, без сомнения, знали о новгородско-литовских и новгородско-орденских связях и представляли себе реальную опасность литовской и ливонской интервенции. На южном рубеже отношения с Ахматом былиплохими и становились еще худшими. Ведь новый великий князь, в отличие от всех своих предшественников, ни разу не ездил в Орду, не просил и не получал ярлыка на великое княжение. Правда, выплата дани еще, по-видимому, продолжалась, но поведение Ивана Васильевича само по себе было вызовом авторитету хана и традициям его империи. К войне на несколько фронтов Русская земля была не готова. Этой войны следовало во что бы то ни стало избежать. Вот почему великокняжеское правительство всю зиму вело переговоры, пыталось добиться перелома общественного настроения в Новгороде, поддерживало «умеренных», стремилось изолировать «литовскую» партию.