Старик погладил собаку и ласково проговорил:

— Какой ты у меня умный, Чаун, все понимаешь. Ладно, иди паси оленей. Да смотри, чтобы далеко не уходили.

Чаун направился к оленям, которые уже пошли искать ягель.

— Хорошая у тебя, Захар, собака, — сказал Иван Дмитриевич, молча наблюдавший за этой сценой.

— Плохую бы не держал. Чаун для меня самый лучший друг. Я взял его, когда остался один. Взял маленьким щенком, назвал Чауном и вырастил...

Укукай направился к палатке. Он все время посматривал в сторону озера, хмурил брови, что-то шептал. Я спросил старика:

— Почему вы так тревожно смотрите на озеро?

В палатке Захар налил себе кружку крепкого чая, набил табаком трубку, уселся, поджав ноги, на оленью шкуру и начал рассказывать:

— Об озере Эльгытхын я слышал многое. Чукчи говорят, что в этой котловине живут злые духи. Один из них, дух ветра, обитает над нами — вон на той горе. Он страшно не любит, когда люди или животные заходят в эти места... Дух воды живет в озере; оно такое глубокое, что никто из людей не доставал дна. Птицы не садятся на озеро: на нем долго не тает лед, и они боятся духа воды. Звери и люди также не подходят к этому озеру — дух воды может утащить их в свое царство. — Проговорив это, старик оглядел каждого из нас, словно пытаясь понять, поверили ли мы его словам. Потом раскурил трубку и продолжил: — Мне рассказывали, что одна чукотская семья поставила ярангу возле озера и решила пожить тут. Вскоре пошел слух, что семья пропала. Сколько ни искали, нигде не могли найти ее. Решили, что люди откочевали в какие-нибудь далекие места, вроде Анадыря или Анюя. Но через несколько лет мой отец случайно забрел к этому озеру и увидел человеческие скелеты. Дух воды утопил людей, а кости выбросил на берег. Отец в страхе бежал от проклятого озера. Потом всем говорил об этом, просил меня не ходить сюда...

Укукай замолчал, раскурил потухшую трубку и снова стал боязливо посматривать в сторону озера, закрытого туманом. Черные зубцы гор едва выделялись на фоне сумеречного неба. Ничего больше не сказав, Укукай поднялся и пошел от палатки в ту сторону, где паслись олени.

В тот день озеро особенно манило своей красотой. Я уговорил Ивана Дмитриевича спустить на воду надувную лодку и сделать промеры вблизи берега (промеры тоже входили в программу экспедиции). Укукай смотрел на наши приготовления неодобрительно и всячески отговаривал от этой затеи. Но мы его не послушались. Иван Дмитриевич работал веслами, а на мою долю выпало измерение глубины. Укукай подошел к берегу и тревожно смотрел на озеро, не спуская глаз с лодки. С ним был и неразлучный Чаун.

За работой мы не заметили, как лодку постепенно отгоняло от берега. По глубокому небу плыли редкие облака. Одно из них несколько задержалось над озером, и лучи солнца не могли пробить его. Темная тень медленно плыла по озеру. А по краям этой тени солнечные лучи отражались тысячами серебряных блесток...

Внезапно налетел сильный порыв ветра. За один миг все вокруг изменилось. Мы начали усиленно грести к берегу. Высокие волны каждую минуту готовы были захлестнуть наше суденышко. И захлестнули. Мы оказались в воде. Но лодка не утонула. Она только погрузилась в воду. Мы инстинктивно схватились за натянутые сверху веревки.

Намокшая одежда тянула вниз. Я усиленно работал ногами и руками, но новые волны захлестывали меня и не давали опомниться. Я уже начал терять надежду на спасение, когда почувствовал, что какая-то сила тянет меня в сторону. С трудом открыв глаза, увидел рядом с собой Укукая. Чаун, вцепившись зубами в мою одежду и упираясь ногами, тянул меня к берегу...

— Теперь лежи спокойно, — услышал я над собой голос старика. Чаун лизнул мое лицо шершавым языком. Я хотел погладить собаку, но не смог. У меня кружилась голова, а правая рука повисла как плеть.

— Где геолог? — спросил я, едва разлепив губы.

— Не беспокойся, твой друг здесь, — ответил старик.

Только тут я заметил, что рядом со мной лежит Иван Дмитриевич. Приподнявшись немного, увидел его мертвенно-бледное лицо. Нос заострился, дыхания не было. Кое-как с помощью Укукая я поднялся на колени. Мы стали делать искусственное дыхание. Я помогал Укукаю одной рукой. Наконец геолог слабо застонал. Мы перевернули его на бок, изо рта хлынула вода. Вскоре он открыл глаза.

— Где я нахожусь, что со мной? — слабым голосом проговорил он.

— Лежите спокойно, — сказал Укукай, с укоризной глядя на нас. — Говорил вам, не надо плавать по этому озеру. Опоздай я с Чауном на одну-две минуты, ушли бы на дно.

Мы молчали.

Буря утихла так же внезапно, как и началась. На небе снова появилось солнышко, но теперь оно было почти у горизонта. Долго мы шли к палатке, я — сам, а Ивана Дмитриевича поддерживал Укукай.

Вечером старик поил нас какой-то жидкостью. Заметив мой недоуменный взгляд, он успокаивающе сказал:

— Это хорошее средство от простуды и ломоты в костях. Чукчи часто пьют отвар этого растения.

Какое это было растение, он не сказал, но мы ему верили.

В знак благодарности Иван Дмитриевич выделил Укукаю из своих скудных запасов табаку и чаю. Потом долго уговаривал старика задержаться с нами еще на несколько дней. После некоторого раздумья Укукай согласился.

— Не больше как два дня. Я пожил бы с вами дольше, но, думаю, бригадир будет сердиться, — сказал старик.

В один из последующих дней мы с рабочим Мишей Сыромятниковым решили подняться на высокую сопку, под которой стояла наша палатка. Приглашали пойти и Укукая, но он наотрез отказался. Сопка, напоминавшая острый войлочный колпак, была сложена из черных базальтов, изредка прорезанных кварцевыми прожилками. Мы долго поднимались по крутому скучному склону, но вид, открывшийся с вершины, заставил забыть о трудностях восхождения.

Далеко на западе, за округлыми шапками гор по краям котловины, я увидел высокие пики Илирнейского кряжа, названные позднее горами С. В. Обручева. С юга подступали сплошные цепи сопок Анадырского нагорья. Где-то за ними угадывалось начало большой впадины, в которой текла река Анадырь. Извиваясь между гор, река стремилась на встречу со своими большими притоками Белой, Ерополом и Майном. На юго-востоке была видна река Энмываам, еще робко и неуверенно петляющая по широкой долине, чтобы потом, набрав силу, пропилить себе русло среди крепких лавовых потоков.

А на северной стороне, вплоть до истоков Чауна, плыли все те же округлые сопки...

Долго смотрел я на этот горный пейзаж, стараясь представить картину прошлого этих мест. Видимо, десятки миллионов лет назад здесь действительно было интенсивное извержение вулканов. Мне рисовались бомбы и пепел, столбы удушливых газов, реки горячей лавы, которые застыли, превратившись в лавовые покровы. Многие вулканы потухли. Кратеры наполнились водой. Вполне возможно, что так образовалось и наше озеро...

Мы находились на сопке до тех пор, пока небо не затянуло сплошными тучами. Над котловиной опять свистел ураганный ветер, поднимая на озере огромные волны. Внезапно сверкнула молния, осветив ярким светом горы и озеро. Эхо громовых раскатов отозвалось в сопках. Разразилась настоящая гроза, которая в этих местах, да еще в такое позднее осеннее время, была необычной. Промокшие до нитки, мы быстро спустились с горы. Вбежав в палатку, сбросили мокрую одежду и, завернувшись в какое-то сухое барахло, попросили чаю, чтобы хоть немного согреться. Наливая в кружки чай, Укукай не выдержал и опять стал упрекать нас:

— Я говорил, что на сопке живет дух ветра и не надо его тревожить. Вы не послушались меня... В прошлый раз вы разгневали духа воды... Надо ждать беды.

Мы, признаться, не придали значения последним словам Укукая.

Страшной для нас была эта осенняя ночь.

К вечеру гроза прошла, но озеро все еще не могло обрести покоя. Высокие волны с грохотом дробились о каменный берег.

Укукай был угрюм и неразговорчив. Он молча курил трубку и о чем-то сосредоточенно думал, все время прислушиваясь к шуму озера. К ночи старик соорудил себе постель, положил под голову валик от оленьего седла. Долго не мог уснуть, ворочался с боку на бок, тяжело и глубоко вздыхал.