Они даже не ругались, горло пересыхало настолько, что язык не ворочался во рту. Они переговаривались хриплым шепотом. Тем же шепотом они со слезами умоляли пеонов взяться за работу. Докеры и пеоны смеялись им в лицо. Тальянцы сулили любые деньги. Напрасно! Мы требовали безоговорочной капитуляции. На шестнадцатый день Командир в полной форме, но без орденов, явился к Мартину Мартинесу с вопросом, чего он добивается. Чтобы они ушли на другую трассу?

— Нет, — сурово ответил старик. — Продайте машины и беритесь за черную работу.

— А иначе?

— А иначе — ничего. Подохнете, и весь сказ.

На двадцатый день во многих гаражах висели объявления о продаже «фиатов». На двадцать пятый объявления пестрели в бакалейных лавках, в кафе, в магазине у антиквара, во всех аптеках. Но охотников не было. Когда миновал месяц, я купил грузовик за двести боливаров — столько стоило колесо для «фарго». Прицеп шел в качестве приложения. Все в идеальном состоянии. Остальные купили наши ребята.

Каракас — Ла-Гуайра! Ла-Гуайра — Каракас! Катите без меня, друзья. Я прощаюсь с трассой, я не люблю мест, где витает смерть. Дело не только в страхе. Просто не могу.

Усевшись за руль прирученного мастодонта с прицепом, я отправляюсь на внутренние линии. И Росита со мной. Она понемногу поправляется, обретая себя. Еще теплая со сна, она присела на кушетку «фиата», между мной и Хоселито, моим новым пеоном.

— Жаль, что «фарго» Зерет только пять тонн, — сказал Хоселито, когда мы тронулись с места.

— Правда, жаль, — сказала Росита. — Я так любила «фарго».

Я отпустил педаль сцепления. «Фиат» тихонько сдвинулся с места, тяжело подминая под себя дорогу на Маракаибо.

— Мы победили врага. Мы отняли у него самый большой грузовик, — запел Хоселито.

Я узнал мелодию. Ее пел Доминго, импровизируя славные подвиги красного «фарго».

Перевел с французского М. Беленький

Неотправленный свинец

Воскресный полдень. Жара. Крошечный черноморский островок Березань. Пять угрюмых молодых людей (надо же было этому зюйд-весту нагнать ряску на «Некрополь» и «Веревку», два лучших пляжа острова, именно сегодня, в такой чудный день) ползут обратно в экспедиционный лагерь по отвесному обрыву. Ну вот, кажется, выбрались! Но что это торчит из рыжей глины, у самой поверхности? Патрон, запал от мины? Много их тут раскидала минувшая война. Взвесили на ладони — нет, непохоже. Это свинец, да еще свернут как-то чудно — в несколько витков...

Все разрешилось в лагере, когда осторожным прикосновением ножа приотогнули краешек свитка... Легкие движения щеткой, и на поверхности предмета выступили ...древнегреческие буквы: «Письмо на свинцовом свитке от Ахиллодора сыну и Анаксагору».

До этого дня мировой науке было известно лишь четыре древнегреческих послания на свинцовых листках! Забегая вперед, скажу — «наше» оказалось древнейшим: оно проделало путешествие длиной в два с половиной тысячелетия.

Первая свинцовая весточка была найдена почти сто лет назад неподалеку от Афин. «Отнести на керамический рынок, в горшечный ряд» — так адресовал афинянин Мнесиерг свое послание домочадцам. Читаешь его, и перед глазами проплывает унылый зимний пейзаж, маленькая деревушка недалеко от Афин, куда автора скупых строк занесли сельские хлопоты. Застигнутый стужей и ненастьем, он просит домашних прислать ему какую-нибудь теплую одежду — овечьи или козьи шкуры, а с ними и подошвы для обуви. Небогатый крестьянин тут же прямо оговаривает, что шкуры ему подойдут как можно более простые, при случае же он обещает их вернуть.

В конце прошлого века в Очакове жил страстный собиратель древностей — священник Левицкий. Однажды к нему попала найденная при хищнических раскопках на Березани сложенная пополам свинцовая пластинка, на обеих сторонах которой стояли ряды греческих букв. Лишь после того, как собрание Левицкого было приобретено Археологической комиссией, а упомянутую табличку издал выдающийся русский эпиграфист В. В. Латышев, науке стало известно второе свинцовое письмо, причем более древнее, чем афинское. Некий Артикон дает, как и Мнесиерг, своим домочадцам, живущим в городе Ольвии, указания: «Если вас выгонит из дома Миллион, переселяйтесь в комнату к Атаку, если, конечно, он позволит. Бели же нет, то в (помещение) к Агатарху». Под конец глава семьи приказывает забрать у какого-то Кердона часть шерсти, вероятно, предназначенную для уплаты за квартиру.

Опять живая сценка, и сколь яркая! Какой разительный контраст между богатством и бедностью, между роскошью и нищетой! Варвар Атак имеет хоть маленький, но свой домишко, а грек Артикон и его несчастная семья вынуждены снимать себе угол где придется, полагаясь на милость домовладельцев, имевших право вышвырнуть бедняков за неуплату аренды на улицу. Как и Мнесиерг, Артикон так и не отправил свое письмо.

Третий свинцовый свиток был найден также в Ольвии и тоже случайно — при хищнических раскопках ольвийского некрополя. Письмо удивительное: некий ольвиополит, пожелавший по вполне понятным причинам остаться неизвестным, предлагает взятку. И кому — судье! «Так же, как мы не знаем тебя, мы не знаем, как выступят по новому делу нижеследующие поименованные лица, а также и другие (имярек), задумавшие дать свидетельские показания». Затем следует просьба помешать им сказать свое слово, за что анонимный автор обещает вознаградить судью «достойным подарком».

Следующее письмо снова из той же Ольвии и снова связанное с судом. Как и предыдущее, оно найдено в насыпи могилы, но теперь пора грабителей отошла в прошлое, и новый документ явила на свет лопата археолога. Из строк, которые пощадило неумолимое время, можно понять лишь, что некий Батикон (или Батак) жалуется какому-то другу или родственнику Дифилу, что он остался совсем без помощи, но как будто тяжба движется к благоприятному для него исходу.

Просьбы, жалобы, сетования, неудачи — за ними встают простые люди, труженики и бедняки с их жизнью, наполненной невзгодами, страстями, повседневными заботами о хлебе насущном.

И вот пятое письмо. И все та же Ольвия.

Как ни был велик соблазн, дальше разворачивать мы не посмели — уже были случаи, когда неумелые и несдержанные руки портили свинцовые весточки, — и ученые до сих пор спорят о том, какие слова надо дополнять в безнадежно утраченных «клочках». Письмо Ахиллодора совершило путешествие в Ленинград, теперь уже на вечное хранение среди бесценных сокровищ Эрмитажа. И настал день, когда великолепный мастер своего дела О. В. Васильева развернула и отреставрировала свиток Ахиллодора так, что он не потерял практически ни одной буквы.

«О Протагор! Отец пишет тебе, что его обижает Матасий, поскольку он обманывает его и лишил фортегесия...»

Сразу же — сплошные загадки. Во-первых, в древнегреческом языке до сих пор слово «фортегесий» вообще исследователям не встречалось. Во-вторых, с самых начальных строк совершенно невозможно понять, «кто есть кто» в описываемом действии.

«Пойди к Анаксагору и расскажи (появилось четвертое действующее лицо!); ведь он говорит, что тот — раб Анаксагора, утверждая: «Мое имущество держит в руках Анаксагор — рабов, рабынь и дома», а тот кричит и говорит, что у него нет ничего общего с Матасием; говорит, что он свободен и никакого отношения к Матасйю он не имеет, а что за дела у него с Анаксагором, они знают каждый сам по себе. Это скажи Анаксагору и его жене».

...Это уже просто головоломка — вмешалась прямая речь, в которой «играют» все участники жаркого спора, разгоревшегося на маленьком острове двадцать пять веков назад. Им, участникам и очевидцам, все было просто и понятно, а нас, державших в руках скупой обрывок «пьесы», они заставили гадать: кто говорит какие слова, кто этот раб, который кричит, что он свободен, да и раб ли он на самом деле, чье имущество перешло к Анаксагору, по какой причине и на каком основании и т. д.