Он сразу понял, что не сможет этого сделать, и даже застыдился своей испорченности — могло же такое прийти в голову!

…Если бы Кси-Су и Падда не верили, что падение Эанны — случайное, временное, что демоны просто обманули Учителя; если бы они не надеялись на его покровительство и заступничество — вряд ли пролилась бы кровь Избранных. Только потому, что Эанна великодушен и всезнающ, он стал центром деревенского мироздания, а солдаты-человеколовы утратили славу неуязвимых. Солнце — тоже бог, и его иногда проглатывает черный зверь. Надо кричать, стрелять и дымить в небо: хищник испугается и выплюнет светило. В другой раз Солнце будет осторожнее…

Как бы то ни было, роду теперь оставалось одно. Бросить новое поле, загоны со стадами и уходить, куда глаза глядят, болотными пустошами, на дремучие острова дельты.

Но первым делом — закопать убитых…

…Уруку и водителя погрузили в топкую вонючую жижу под корнями рощи. Солнце давно зашло, но от горизонта вставало веером пепельно-серебристое сияние, рождая бледные тени у деревьев и хижин. Радуясь небесному свету, как счастливому предзнаменованию, возбужденные белой ночью, юркие бесшумные люди упаковывали копья в чехлы, привязывали к своим спинам орущих младенцев.

Вокруг Эанны сверкали зубы и белки глаз. Гордая Уму на правах верховной жрицы отвешивала кому-то затрещины — начинался священный поход под водительством благосклонного божества, прочь из страны демонов!

…Только бы успеть отойти подальше! Но главное — чтобы пост не вызвал авиацию сектора. А ведь вызовет — как только не обнаружит ни троих Избранных, ни населения деревни… Пойдем болотами, тростниками, манговым поясом — так хоть кто-нибудь уцелеет, спрячется…

Вот досада! Небо все светлее и светлее. С каждой ночью становится все больше восходящая на востоке новая гигантская звезда…

Уже боясь заводить двигатели, врач с помощью дюжины мужчин вкатил обе машины в реку и утопил их.

Бурные пузыри хлынули из-под воды, заурчали, лопаясь. Словно в ответ, раздались с темного берега ликующие вопли: «Эа! Эан!» — и торопливые удары в бубен.

Ярко серебря безветренную гладь, выделив каждое перо на кронах пальм, под рокот родовых ритуальных бубнов поднималось над ложем двух могучих рек чужое узору созвездий, голубое царственное светило.

Как огромен сегодня его диск! На голубоватом серебре видны темные пятна. Да, именно сегодня, в день убийства… Волей-неволей поверишь в сверхъестественное.

Ночь, как день — и не спрятаться от самолетов…

Тончайший крючок дрогнул в пальцах, ожег болью. За дверью сыпался грохот кованых ботинок, словно целая рота охранников ломилась коридором. Сквозь каменную толщу рыдала, выматывая душу, сирена тревоги. Прогрохотали каблуки, сирена захлебнулась визгом, и стало тихо. Необычайно тихо.

Уши давно привыкли к целодневному жужжанию моторов за стенами, к монотонному гудению проводов под потолком и ритмичному чмоканью насосов. Так было на Черном Острове, так продолжалось в недрах Меру. А теперь все звуки оборвались, будто она оглохла. Да и не она одна. Вскочили из-за столов рабыни, беспомощно растопырив мокрые пятерни. Еще мгновение — и погасли слепящие прожектора над головами. В духоте остывали волоски ламп, меняя цвет от оранжевого до темно-вишневого. Жалобно, как птицы, заголосили женщины; кружась в темноте, они невольно протягивали руки вперед, и каждое прикосновение причиняло лютую боль изувеченным пальцам.

А потом дрогнул под ногами, крытый линолеумом пол — и пошел ходуном. Загремели, слетая со столов, кюветы с нервной тканью. Что-то ухнуло и осыпалось веселым стеклянным дождем в соседней комнате. Пол наклонился как палуба. Металлический край стола толкнул Дану в живот и прижал к стене; металл был еще горячим от прожекторов.

Катались-перекатывались над перекрытиями колеса глухого грома. Не обращая внимания на боль в пальцах, Дана оттолкнула стол. Сразу четыре руки впились в нее, оглушили надсадные вопли. Кто это был? Разговаривать запрещалось, Дана не узнала за год даже имена женщин, сидевших рядом с ней. Она освободилась, наотмашь лягнув ногой и одновременно ударив кричащую головой в зубы.

Кажется, долго шарила по камню, разыскивая дверь — и, наконец, нашла. С размаху всем телом навалилась на стальной щит…

Словно придя на помощь ее ничтожным усилиям, всей массой чуть сдвинулась Гора Единого. Сварная рама, прогнувшись, со скрежетом вырвала замок. Распахнулась дверь, и Дана боком упала в коридор.

Сразу загромыхало и загудело так, словно в недрах Мepy проснулся вулкан. Своды кольцевого коридора зловеще озарились и снова исчезли для глаз; из-за поворота дохнуло жаркое пламя.

Поскольку выбор направления был безразличен, Дана невольно двинулась к огню. За поворотом пылал приваленный глыбами автокар, чуть ближе зеркальной каской уткнулся в стену охранник — вместо ног у него было нечто мокрое, жуткое… Она побежала обратно. Из открытой двери так никто и не вышел. Что там делалось, было неизвестно: рев шатающейся горы глушил все звуки. Дану бросало то на стены, то на сталь дверей. Некоторые комнаты оказались открытыми, наверное, тоже по вине землетрясения: из одной удушливо пахнуло мертвечиной, из другой — выбежало, храпя, что-то четвероногое, слюнявой мордой мазнуло по голым коленям рабыни…

Затем пол, круто накренясь, увел Дану в пустоту; под коленями и ладонями оказались обшитые кожей ступени. Разумеется, эскалатор не действовал. Боясь напороться на пробку обвала, она осторожно тронулась вверх. Подъем оказался изнурительно долгим, гора много раз сшибала ее с ног. Вернулась боль в кончиках пальцев, приглушенная, лихорадочным возбуждением первых минут, — словно Дана схватилась за раскаленное железо.

…Быть может, легла бы она, скуля, как израненное животное, на лестнице, залитой из разорванного водопровода, — ждать судьбы, — если бы эта самая судьба не оказалась снова благосклонной. Вихрь снежной пыли с надрывным воем вырвался из стены перед Даной.

То гигантский камнепад сбрил половину воздухозаборной трубы, вместе с решеткой и вентиляторами.

Не раздумывая, Дана бросилась навстречу холоду и свету и поползла в тесной трубе, жмурясь от хлещущего снега с пылью…

…Когда излом края охладил горящие руки, она открыла глаза и увидела мир, наполненный белесым, трубно ревущим ураганом, и призраки гор, словно трепетавших перед мощью бури. Пологий срез скалы расплывался через несколько шагов. Белизна была исчерчена трассами каменной мелочи; большие обломки валились овечьими стадами или проносились, паря, кувыркаясь, вопреки понятию тяжести. Рокот чудовищной поземки перекрывал даже мелодию урагана, а если гора при этом покачивалась — казалось, что земля рассыпается вдребезги.

Не родись Дана рабыней, не испытай за тридцать два года жизни все возможные унижения, муки, вплоть до гибели сына по хозяйской прихоти, не узнай она, как проваливается под ударом человеческий череп и что чувствует человек, когда на протяжении года ему раз в семь дней срезают чуть зажившую кожу на пальцах, — не пройди она такую школу, может, и надломилась бы ее душа от увиденного зрелища. А так, — вынырнув из преисподней, коченея и съеживаясь в одном клеенчатом фартуке и шортах, — чуть ли не равнодушно смотрела сквозь волнистую шквальную мглу. Туда, где низко-низко над головами нависал тускло-серебряный пятнистый шар величиной в двадцать солнц. Полустертый, блеклый Диск, сбежавший в глубину неба от бога-завоевателя, казался таким крохотным и перепуганным.