Выше от берега вездеход резво покатился каменистой степью, и врач неожиданно спросил, есть ли на барже зубная паста или хотя бы порошок? «А то мылом зубы чищу, да и мыла того уже осталось полтора бруска…»

…Дворец Эанны. Да, самый настоящий дворец! Врачу повезло: потоп не пощадил никого в штабе сектора, лопасти затянутых илом «стрекоз» торчали грозно и беспомощно. Теперь вокруг кирпичного двухэтажного дома — фруктовый сад и квадратная утоптанная площадка, глиняная стена, капитальные ворота с медными шляпками гвоздей. На холмах вокруг вырыты норы — это жилища родов, собравшихся после потопа под руку доброго бога Эанны. Отдельно, в раме прудов и колосящихся полей, низкий барак, крытый тростником. Там живут царь Кси-Су, его жена — верховная жрица Уму и их большеглазый отпрыск, некогда спасенный Эанной от змеиного яда. У царя есть двор и войско.

Однажды Вирайя увидел, как по дороге четверо воинов гнали медными жалами связанного, зло огрызавшегося человека. Тощая собака бежала, обнюхивая следы.

— Это вор, — сказал Эанна. Сидя рядом с архитектором на балконе, он потягивал молоко из кружки. За отсутствием льда, молоко охлаждали в колодце. — Он уводил и поедал царских коз, теперь ему отрубят голову.

Воины свернули на широкую тропу в полях. Встречные водоносы, с кувшинами, подвешенными к шесту через плечо, возбужденно залопотали, сторонясь. Один из них плюнул на связанного.

Затылку Вирайи стало холодно. Он обернулся. В дверном проеме стояла Дана с кувшином в руках — она ходила за водой для срезанных цветов.

…Влекомый бессознательной тревогой, Вирайя догнал Дану ночью по дороге к заливу. Одетая в мешковатые брюки и непомерно широкую куртку с множеством карманов, — подарки Эанны — женщина быстро шла, повесив на плечо брезентовую сумку. Под неестественно крупными и чистыми звездами, рыдая, перекликались гиены. Морская свежесть охлаждала пустыню.

— Я хочу жить одна, — сказала Дана, не вырываясь из рук Вирайи, но и не трогаясь в обратном направлении. — Много ли мне надо? Буду ловить рыбу, заведу козу…

— Но почему, почему ты так решила?

— Я становлюсь плохой. Плохой! — упрямо повторила она. — Мой отец был Избранным, его казнили за то, что он имел ребенка с «коротконосой»… моей матерью… и ее тоже… Наверное, это от отца. Мне начинает нравиться, когда мне кланяются… подают еду… стелят постель. Скоро мне захочется наказать кого-нибудь… убить… а ведь я такая же, как эти люди, и убитый будет чьим-нибудь сыном!

— Не оставляй нас, — нежно шепнул ей на ухо Вирайя. И добавил неожиданно для себя: — Может быть, скоро мы уйдем. Вместе.

Главный разговор состоялся много позднее, в бывшем кабинете командующего сектором. Эанна собрал сюда все уцелевшие книги, хорошую старую мебель; полированный, крытый замшею стол о восьми ящиках, трюмо с инкрустированным подзеркальником, широченный диван с зеркалом в деревянной спинке и невинно-лазоревыми валиками. К тому времени произошли важные события: Аштор, смерти которой ожидали со дня на день, начала потихоньку поправляться.

Появились даже новые волосы, редкие, как младенческий пушок. Не проходили только безволие и вялость. Все так же механически ела она из рук Даны; гуляла, едва переставляя ноги и опираясь на чье-нибудь плечо, вокруг дворца; почти не разговаривала. Зато бедняга пилот стал жаловаться на боли в груди, слег и угас за время, меньшее, чем требуется богу-разрушителю на превращение из тоненького серпа в серебряное блюдо. Эанна знал, чем болен Вестник, — ужасная опухоль в легком, — но не смог помочь. Его аптека была убогой и состояла в основном из местных трав…

Говорили глубокой ночью, выколачивая пепел трубок на бронзовую пепельницу в виде виноградного листа — память о невозвратных временах. Чадящим, рыжим, пахучим светом пятнала комнату масляная лампада. Аккумуляторы предназначались только для вездехода, — хозяин невесело шутил: «Когда будет на исходе последний аккумулятор, зажжем все лампы в доме, попрощаемся с электричеством».

— Ты себе представляешь, что это такое — новое плавание?

— Представляю, — кивнул Вирайя. Мгновенной вереницею пронеслось перед ним пережитое в море: палящие полудни и скупые горячие капли из опреснителя, неожиданно хлесткий, как пощечина великана, удар штормового гребня, отчаянный скрип и пляска баржи в котле ночных бурь и те невообразимо жуткие минуты, когда кажется, что двигатель захлебнулся… Собравшись с духом, он сказал как можно беспечнее:

— Конечно, представляю.

— Ну, и куда же ты поплывешь, сумасшедший человек?

— Вот этого не знаю… Но здесь мне тяжело и страшно. Мы опять стали Избранными; нашим именем правят, присваивают себе стада и поля, рубят головы непокорным. Извини меня, — я не могу сидеть здесь до самой смерти, считать оставшиеся спички и куски мыла и принимать дань от племен…

— А чего же ты хочешь. Вирайя? Ты знаешь, я сам всегда был за равенство, за человечность, но… Мы пока что самые образованные, самые сознательные люди на Земле. Значит, именно мы дадим «коротконосым» понятия о законах, о дисциплине. Чтобы они больше не убивали друг друга, не угоняли скот и женщин, вместе вспахивали поле. При их вопиющей дикости, которой хватит еще на тысячелетия, — что иное, кроме религиозных запретов и крепкой власти, заставит их работать для общества?

— Но ведь так рассуждает и Черный Орден, Эанна! Конечно, гораздо легче управлять, когда тебя чтут, как божество, а твоих ближайших помощников наделяют правами царей…

— А почему бы и нет, если божество старается творить только добро, если оно учит царей справедливости? Орден стремился сосредоточить всю власть знания в своих руках — мы же будем делиться всем, что знаем сами, и поможем племенам устроить самоуправление…

— Неубедительно, Эанна. Поначалу они станут выбирать правителями тех, кто угоден нам. А после нашей смерти власть захватят самые сильные и жестокие, и объявят свои кровавые прихоти волей богов, ушедших на небо, и будут приносить человеческие жертвы перед алтарем… твоим алтарем, бог Эанна! Ты не воспитаешь народ, а приучишь к слепому повиновению; твои помощники научатся безнаказанным расправам. Стоит убрать твою личную, собственную справедливость, и останется тирания. Новый Орден, ранги посвящения…

— Ты очень повзрослел, друг мой.

— Возможно. Но первые слова правды, которые заставили меня задуматься, я услышал от тебя. В твоем столичном доме. Когда ты защищал человеческое достоинство раба.

— Я и сейчас его защищаю. Каждый будет находиться под охраной закона. Вместо рабовладельцев и рабов — отцы и дети!

— Отцы с топором и плахой… У твоих «детей» появятся рабы, Эанна. Они начнут покорять другие народы. Когда-нибудь они додумаются и до Сестры Смерти. И, может быть, истребят все живое на Земле…

— А можно узнать, — что собираешься сделать ты, Вирайя?! — как некогда в своем салоне на горе Висячих Садов, загорелся, стал повышать голос Эанна. — Приплыть когда-нибудь в другую страну, найти некое первозданно-наивное племя и сделать его людей совершенными? Чтобы они не знали ни власти, ни собственности, ни преступлений, порождаемых ею? Чтобы ими руководили только любовь и совесть, и не знаю, что еще?! Ну да, они затвердят, как молитву, твои благородные фразы и будут делать все так, как нравится белому богу из-за моря, и напишут священные книги для потомков. А позже? Как ты сказал мне, после твоей смерти? Через сто лет, через пятьсот? Разве сильным той страны не захочется иметь побольше стад, и хлеба, и слуг, чтобы удовлетворить капризы плоти, жить на зависть соседям? Разве они не начнут воевать и не станут казнить непокорных; не будут досыта кормить умных рабов, чтобы те придумывали для них новые наслаждения и новое оружие? И возвышенный дух твоих законов будет растоптан, а буква — заучена наизусть; и лицемеры станут цитировать тебя, оправдывая любую свою гнусность!..

— Вероятно, ты прав, — после долгого отчужденного молчания сказал Вирайя. — Но хочется надеяться на лучшее. Может быть, не мне, так потомкам моим удается построить нечто, противоположное Меру. Убежище просвещения и свободы… Выходя оттуда, они сумеют противостоять злу, поддерживать человеческое в людях. Мы передадим лучшие наши мысли, заповеди любви — туда, в будущее, через тысячелетия. Поверь, Эанна, — люди не только себялюбивы и корыстны, они еще доверчивы и любознательны…