Во избежание дурного влияния кальвинистов французские власти предписывали землякам, желающим получить образование, учиться на родине. Молодых католиков из Германии, Голландии, Шотландии, Ирландии и Англии с распростертыми объятиями принимали в Лувене, Париже, Саламанке, Риме и Кёльне. Между тем французские протестанты пробирались в академии Женевы, Базеля, Гейдельберга и Лейдена. В 1621 году, во время первого похода Людовика XIII против гугенотов, в Лейденском университете училось сразу 50 студентов-французов (22 изучали философию, двое — право, трое — медицину, 17 — богословие и шестеро — точные науки), хотя обычно их было полтора-два десятка[14]. Кроме того, на разных факультетах занимались немцы, датчане, шведы, поляки, венгры и англичане, в том числе представители правящих династий. Необходимо отметить, что религиозный фактор не был определяющим: всё-таки в университеты отправлялись за знаниями, а в Лейденском университете в те времена преподавали отец ятрохимии[15] Франциск Сильвий, он же Франсуа Дюбуа или Франц де ле Боэ (1614–1672), и основатель первой научной клиники ятрофизик Герман Бургаве (1668–1738), читавший к тому же лекции по ботанике и химии.

В XVII веке студенты уже не осаждали, как столетием раньше, итальянские университеты, а начали покидать Апеннинский полуостров, в аудиториях оставались только местные уроженцы. Та же картина наблюдалась в Германии, измученной Тридцатилетней войной (1618–1648), и в Испании ближе к концу века. Французам было велено сидеть дома, но по мере территориальных завоеваний Людовика XIV некоторые бывшие иноземные университеты, например в Перпиньяне, Авиньоне, Безансоне, Страсбурге, становились французскими.

И всё же многие студенты по-прежнему уезжали учиться за границу из любви к странствиям или по обычаю, необходимости, наконец, по материальным причинам. Уильям Гарвей (1578–1657), впоследствии прославившийся открытием кровообращения, начал учиться в Кентербери, продолжил в Кембридже, потом побывал во Франции, Германии, Италии и на какое-то время закрепился в Падуе. Еще один известный в будущем врач, уроженец Женевы Теодор Троншен (1709–1781), пройдя тривиум в Кембридже и поднабравшись практических знаний при посещении лондонских больниц, уехал учиться в Лейден к Бургаве и получил там докторский колпак в 1730-м, когда ему едва исполнился 21 год. Студенты Лейденского университета отправлялись защищать диссертации в Хардервейк или Дуйсбург, по обе стороны границы между Германией и Голландией, а студенты из Лувена предпочитали сдавать экзамены в Понт-а-Муссоне во Франции. Англичане и шотландцы даже в XVIII веке ездили обучаться медицине в Лейден или Париж, а затем становились докторами в Реймсе или Кане. 13 марта 1736 года российский Кабинет министров утвердил кандидатуры Густава Райзера, Дмитрия Виноградова и Михаила Ломоносова для отправки «в Фрейберг к бергфизику Генкелю» изучать химию и горное дело. При этом в правительственном распоряжении специально оговаривалось, что в случае, если «потребно им будет ехать для окончания тех своих наук и смотрения славнейших химических лабораторий в Англию, Голландию и во Францию», после обучения в Германии русских «пенсионеров» следует направить в названные страны.

Пара крепких молодых ног всегда была самым надежным транспортным средством. Испокон веков по дорогам, проселкам, лесным тропинкам брели путники: сезонные рабочие, солдаты-наемники, ремесленники, странствующие торговцы, монахи, паломники и, конечно, студенты. Их обгоняли нарочные на взмыленных лошадях, кареты и повозки; скрипучие крестьянские телеги какое-то время ехали вровень с пешими, и если удавалось задобрить хозяина, он соглашался подвезти уставшего странника в обмен на занимательную беседу. Школяры отправлялись в дальний путь вдвоем с товарищем, а то и в одиночку, закинув за спину котомку и набив железные подковки на башмаки, чтобы не сразу сносились.

Пешие странствования по дальним краям уже сами по себе способны сделать человека философом. Григорий Сковорода (1722–1794) в 22 года симулировал сумасшествие, чтобы его исключили из Киевской духовной академии, — очень хотелось посмотреть свет. За три года он прошел по дорогам Польши, Австрии, Италии и Германии, овладел несколькими языками, как мертвыми (латынью, древнегреческим, древнееврейским), так и живыми (немецким), изучил классическую и новоевропейскую философию, а последние 20 лет жизни вел существование странствующего философа на Украине, скитаясь по деревням, останавливаясь на ночлег в избах простых крестьян и поучая их добру.

Но, разумеется, пешком в путь отправлялись не от хорошей жизни, а от нужды, ведь не сама дорога была целью. Василий Тредиаковский (1703–1769), сбежавший в 1726 году из Славяно-латинской академии за границу, мог полагаться лишь на свой «острый разум» и сильно бедствовал в Голландии. В Париж он явился, «шедши пеш за крайней уже своей бедностию», но все его жертвы и труды были вознаграждены: в Сорбонне он учился философии и математике, слушал лекции по богословию, принимал участие в публичных диспутах и довольно удачно дебютировал как поэт.

В середине XVI века сын доктора Гертенштейна из Люцерна, сам учившийся медицине, но не получивший ученой степени, решил попытать счастья за рубежом. Во Франции, в Тулузе, он довольно успешно практиковал, сделал себе имя и сколотил капиталец. Свои накопления он решил вложить в дело в Пьемонте, но его предприятие пошло прахом, и он пешком вернулся в Тулузу. В Тулузе, где его многие знали и величали «господин доктор», тогда свирепствовала чума, и Гертенштейн там не остался: свистнул свою собаку, взвалил на плечо меч (все швейцарцы при необходимости становились солдатами) и пошел в Лион, но умер по дороге…

Путник был беззащитен перед силами природы; переночевать на постоялом дворе или чьем-то сеновале считалось удачей, потому что селения были редки, и часто темнота застигала человека в поле или в лесу. Дороги зачастую были только «направлениями», риск заблудиться в лесу или угодить в болото был велик. Мало того, на путешественника могли напасть дикие звери или разбойники. Поэтому странствующие студенты предпочитали отправляться в дорогу целой компанией — так было безопаснее и веселее.

В пути они не придерживались практически никаких моральных норм, потому что нужно было выжить любым способом. Нашествие студентов становилось сущим бедствием для трактирщиков и держателей постоялых дворов, потому что грозило неприятностями и убытками и хозяину, и его постояльцам. «Орды Тамерлана не производили таких опустошений, как они, — пишет исследователь жизни испанских вагантов Хулио Монреаль. — Они могли среди ночи напасть на курятник, или на кладовую трактирщика, или на какой-нибудь дом по соседству, и лучше бы стая лис ворвалась на птичий двор, чем шайка студентов. В кладовых они хозяйничали так, как не удалось бы всем монастырским котам вместе взятым: ни одна связка колбас, ни один окорок не укрылись бы от их прожорливости, и Одиссей не проявил столько же хитроумия, чтобы ввести греков в Трою, сколько они, чтобы стащить съестное из самых укромных уголков».

Справедливости ради надо сказать, что студенты, чтобы раздобыть себе пропитание, не только воровали, но и пытались прокормиться честным путем. Например, Диего Торрес Вильяроэль (1693–1770), обошедший в XVIII веке Испанию и Португалию, играл на музыкальных инструментах, пел и танцевал, даже участвовал в корриде. Наконец он вернулся в свою альма-матер — университет в Саламанке — и занял там кафедру профессора математики.

В разные времена власти разных стран издавали суровые законы против бродяжничества и нищенства, а голодные, одетые в лохмотья студенты, перебивавшиеся подаянием, выглядели весьма подозрительно.