Руководство коллегий пыталось обуздать распоясавшихся учеников, вводя наказания и штрафы за нарушения устава, который запрещал шуметь днем и ночью, участвовать в попойках, выбегать за ворота, когда они заперты, вступать в непристойную связь с кухарками, приводить в коллегию любовниц, бросаться камнями и посудой и т. п. Штрафы варьировались в зависимости от степени вины: поднял руку, чтобы бросить камень, — одна сумма, бросил — другая, бросил и попал — третья. Однако все эти меры не давали ожидаемого результата, и в университет студенты попадали «подготовленными».

В «Справочнике превосходного студента» 1495 года перечисляется всё, что было запрещено учащимся (вероятно, список был составлен на основе практических наблюдений): проводить ночь (которая начинается в восемь-девять часов вечера зимой и в девять-десять часов летом) вне дома, забавляться по воскресеньям с мирянами (студенты считались клириками), купаться по понедельникам, слоняться по рынку по средам, отсутствовать на заутрене, дремать на мессе, пропускать вечерню, драться с малышней, марать книги во время службы, производить беспорядки, говорить глупости, рубить деревья, мешать палачу, когда он исполняет свои обязанности, декламировать комедии в церкви и на кладбище… Из этого списка видно, что подавляющую массу студентов составляли легкомысленные и разнузданные мальчишки, а не серьезные молодые люди, сознательно вставшие на путь постижения знаний.

Мартин Лютер говорил, что «лучше мальчиков из христиан посылать прямо в пасть ада, чем в университет, так как Сатана от начала мира не выдумывал ничего более сильного, чем высшие школы». Это высказывание чем-то напоминает фразу Михаила Жванецкого: «Может, в консерватории что-то подправить?» На самом деле развращающее действие оказывало не пребывание в стенах университета, а выходы за эти стены, ведь соборные школы открывались в крупных городах, а там всегда было множество искушений для неокрепших личностей.

«О город соблазна и греха! — восклицал хронист XII века, говоря о Париже. — Сколько ловушек ты устраиваешь юности, сколько проступков заставляешь ее совершить!» А ведь в те времена французская столица только-только выплеснулась за пределы острова Сите и состояла из трех десятков узких и грязных улочек, обнесенных городской стеной. По сути, это была большая деревня, о чем красноречиво свидетельствует такой эпизод. 2 октября 1131 года принц Филипп, старший сын короля Людовика Толстого, ехал верхом по улице Сен-Жан. Вдруг дорогу ему перебежал поросенок; конь испугался, сбросил седока и затоптал его насмерть. После этого печального происшествия жителям столицы строго-настрого запретили выпускать свиней на улицу.

На протяжении всего XVI века французские короли издавали ордонанс за ордонансом, один другого строже, направленные против пьянства, разврата, богохульства и их рассадников — кабаков и «веселых домов»; пытались также, с одной стороны, обуздать тягу обеспеченных сословий к роскоши, чтобы не вводить остальных в искушение, а с другой — очистить города от бродяг и нищих (мужчин отправляли на галеры, женщин били кнутом); но все эти меры не приносили результата.

Впрочем, в словах Лютера было рациональное зерно, поскольку больше двух веков спустя их практически повторила в своих мемуарах знатная английская дама леди Крейвен: «Нравственность — последнее, о чем пекутся в наших общественных школах. Я видела своими глазами двух молодых людей из благородных семейств, порученных заботам наставника из Итона, который не только сопровождал их в Лондон в игорные дома, но даже поощрял к дурному поведению и приобщал к порокам всякого рода. Один из них, после того как его обобрали два прохвоста, сам принялся обманывать других, и дело зашло так далеко, что я сочла своим долгом сообщить об этом другу его отца, который жил в Ирландии и решился удалить сына с театра его подвигов. Его похитили из таверны, где он поселился, в тот самый момент, когда он угощал своих друзей бургундским и шампанским. Этому молодому человеку только-только пошел семнадцатый год, он был наследником баронства в Ирландии. Он умер из-за своего сумасбродства, не достигнув совершеннолетия. В то время, когда он только вступил на скользкий путь, мне довелось однажды обедать с директором Итонского колледжа, который, несомненно, был превосходным человеком, и я спросила, считает ли он наставника, которому доверили этих молодых людей, достойным направлять их при вступлении в свет. Директор ответил, что в Итонском колледже этот человек всегда считался превосходным гуманитарием, а в остальном он мало его знает».

«Помни, дочь моя, что ты в Саламанке, которую во всем мире называют „Матерью наук“, кладезем искусств, сокровищницей изобретений, где обычно учатся и проживают десять-двенадцать тысяч студентов — красавцев, затейников, буянов, выдумщиков, независимых, страстных, расточительных, себе на уме и всегда веселых», — наставляла молодую девушку дуэнья в новелле Сервантеса (1547–1616) «Подставная тетка».

В Средние века студентов легко можно было отличить в толпе. Формально являясь клириками, они были обязаны иметь на затылке тонзуру, причем она должна была быть хорошо видна. Начиная с XII–XIII веков епископ мог выстричь макушку любому желающему, достигшему семилетнего возраста, лишь бы тот умел читать и писать и знал Священное Писание. Кроме того, клирикам навязывали «дресс-код»: темную простую одежду, не слишком короткую и не слишком длинную; запрет налагался на красный и зеленый цвета, вышивку на перчатках, длинноносые туфли и т. д. Одежда школяров, как правило, была сильно поношенная, латаная и грязная, да и сами они не отличались опрятностью.

Может, они и рады были бы следить за модными тенденциями, но на это у них не было денег. Оставалось дурачиться. Когда в 1578 году французский король Генрих III ввел моду на широкие накрахмаленные жабо, во время карнавала в Сен-Жермене студенты напялили на себя огромные воротники из картона и кривлялись: «По волу и хомут!» В результате многие шутники провели остаток вечера на сырой соломе в тюрьме Шатле.

Испанец Франсиско Лопес де Убеда в своих записках 1605 года создает красочный портрет веселой компании из семи повес, известных всему студенческому городку. Они ни минуты не могли постоять спокойно: плясали, скакали, пели, пялились на девушек… Заводилой у них был высокий и худой юноша, которого звали Дон Журавль, он носил шутовской костюм епископа. Рядом с ним держался школяр в лохмотьях, которого они называли Башней. Пятеро остальных рядились канониками и архидьяконами; один носил кличку Мамелюк, другой — Скорпион, третий — Кегля, четвертый — Осьминог, пятый — Черпак, и эти прозвища соответствовали их внешности или наряду.

В XVII веке костюм школяров был еще прост: черный камзол, черные штаны, соединявшиеся с ним шнурками, черные чулки, черная шляпа, белый накрахмаленный галстук. Только к концу столетия студенты принялись щеголять в ярких нарядах, являясь в них даже на сеансы в анатомическом театре. Сундуки сменились просторными платяными шкафами.

Эволюционировали и прически. У швейцарца Теодора Троншена, учившегося медицине в Лейдене, были пышные волосы, которые он старательно расчесывал. Увидев его однажды, Бургаве заметил, что уход за такой шевелюрой, наверное, требует массу времени, пропадающего впустую. Когда Троншену передали эти слова, он тут же коротко постригся. Бургаве был поражен этой жертвой. Впрочем, тогда как раз в моду вошли парики, избавлявшие от необходимости проводить много времени у парикмахера. Студенты Лейденского университета пользовались правом ходить по улицам в домашних халатах и туфлях при условии ношения париков и шляп. (Кстати, тот же Троншен в зрелом возрасте всячески порицал ношение париков, считая это негигиеничным.)

Впрочем, сыновья богатых родителей никогда не отказывали себе в приличном гардеробе.