Толя спросил:

— А почему это говорят, что корабль идет со скоростью стольких-то узлов в час?

— Неправильно говорят. «В час» не надо говорить. Просто: корабль идет со скоростью, например, тридцати узлов. Если корабль проходит один узел, то значит, что проходит он одну милю в час. Миля и есть узел. А чему равняется одна морская миля? Одной тысяче восьмистам пятидесяти двум метрам. Есть еще кабельтов. Это десятая часть мили.

Потом Николай рассказал о Соловках, о множестве рыбы в озерах, о древнем кремле.

Аркаша слушал внимательно, а потом сам рассказал другу, как они, ученики седьмого класса, собирали металлический лом, готовили подарки для бойцов фронта, организовали тимуровскую команду и помогали семьям тех, кто воевал.

— Толина фюзеляжная модель, — сказал Аркаша, — установила новый городской рекорд.

— Правда, Толик?

— Правда.

— Трави баланду! — усомнился Николай скорее для того, чтобы щегольнуть морским словечком.

— Нет, правда, правда.

— Трави до жвака-галса!

— А что такое жвака-галс[11]?

Николай снова овладел вниманием товарищей. Он рассказывал, а его слушали. Теперь он чаще вставлял «полундру», «амбу», «курс», «дрейф», «пеленг» и другие мудреные морские слова.

Аркаша все-таки выбрал момент в Николаевой трескотне, спросил:

— Захаров как там?

— Ничего, вкалывает.

Толя сказал:

— А отец его здесь, в городе.

— Ну?!

— Правда, правда. По ранению приехал.

С костылями ходит. В ногу ранили его. Мы ему сказали про тебя. Обещал зайти к вам.

— Вот здорово! Гурьку бы сюда. Нельзя. Не отпустят.

— А тебя отпустили?

— Меня? У меня мать больная. Врач телеграмму заверил.

Николай почувствовал себя неловко и заторопился пригласить друзей на вечер, который решила устроить мать в честь его приезда.

Василий Михайлович Захаров зашел к Лизу-новым в тот же день.

— Моряк! — воскликнул он, глядя на Николая. — И Гурька мой таким же манером одет? Моряки — сила! На юге фашисты зовут их «черной смертью». Очень боятся фашисты моряков.

Он то вертел в руках костыль, то клал его рядом с собой на стул, то ставил и опирался на него.

— Гурьян-то там как, а?

— Служит.

— Служит? Ишь ты! А школа ваша где находится?

— На Соловках. Остров есть такой в Белом море.

— Там монастырь, что ли, до революции был?

Николай рассказывал о Соловках, о том, как ехали туда, как строили землянки, об учебе и первых выходах в море.

Василий Михайлович слушал, кивал головой, вздыхал, а иногда удивлялся:

— Скажите, а!

— В конце он справился:

— А фашистские самолеты у вас не бывают?

Ну, это хорошо, если они, подлецы, туда дорогу еще не узнали. Я думаю поехать на Соловки. А что мне здесь делать? Воевать я пока не могу, так хоть с сыном повидаюсь. Сам-то ты когда собираешься обратно уезжать?

— Он еще поживет дома, — вмешалась Алевтина Сергеевна. — Отпуск у него кончится через восемь дней, тогда и поедет.

— А… Конечно, конечно, пускай поживет, отдохнет. — Василий Михайлович расспросил Николая о дороге и сказал, что завтра же оформит документы и отправится в путь. Он ушел, отказавшись от чая.

Вечером, когда к Лизуновым собрались гости, с Урала прилетел Кузьма Антонинович.

— Ну, моряк, как идет служба?

Отец обнял и поцеловал Николая, но при посторонних ни о чем больше спрашивать не стал.

К Николаю пришли Толя, Аркаша, Соня Пет-рухина и Зина Мамусина.

Соня Петрухина не спускала с Николая глаз. Она о чем-то шепталась с Зиной, бледной, застенчивой девочкой, жившей в одном доме с Николаем, через площадку напротив.

Когда закусили и напились чаю, Николай пошел со своими друзьями к себе в комнату.

Соня сказала, что в субботу в школе будет вечер седьмых классов, и Николай обязательно должен на него прийти.

Аркаша предложил написать юнгам письмо, обсудить его на вечере и потом послать с Николаем.

— О чем же мы напишем юнгам? — спросил Толя. — О двойках да пятерках?

— И об учебе напишем, — ответил Аркаша. — Ведь они тоже учатся.

— Учеба учебе рознь, — не сдавался Толя. — Как ты думаешь, Николай?

Николай, конечно, не мог согласиться, чтобы школу юнгов Военно-Морского Флота равняли с гражданской школой. Но он не успел ответить Толе. Его опередила Соня:

— Вот и неправильно. За знания надо везде бороться. А потом это интересно — переписываться с юнгами. Правда, Николай? Ведь вам тоже будет интересно получать от нас письма?

— Да, это неплохо придумано, — согласился Николай. Он уже устал рассказывать про школу юнгов и Соловки, а к нему все приставали с расспросами, и он отвечал неохотно и коротко.

Почти все примерили бушлат и бескозырку Николая. Толе хотелось примерить и тельняшку, но раздеваться при девочках было неудобно. А те заспешили:

— Пойдем, Соня, а то они решат еще и брюки примерять.

Николай пошел проводить девочек. Зина простилась, как только вышли на площадку. Света на лестнице не было. Николай поддерживал Соню за руку, чтобы она в темноте не оступилась.

Когда спустились вниз, Соня спросила:

— На вечер придешь?

— Обязательно приду.

— А ты пораньше. К нам в класс приходи.

— Хорошо.

Николай наклонился и поцеловал Соню в щеку. Она отшатнулась и сказала:

— Ну вот, выдумал тоже. Я скажу матери.

И убежала.

Вскоре гости разошлись. Лежа в постели, Николай слышал, как в столовой нервно ходил отец. Доносились отдельные слова:

— Нехорошо… Не надо было этого делать… Права и обязанности у всех одинаковы… Ты портишь его…

А мать плакала.

Вторые сутки катер находился в плавании, далеко от Соловков, в самом горле Белого моря.

В небольшом кубрике свободные от вахты юнги и матросы играли в домино.

Оба дня, пока катер находился в море, серые сплошные тучи не сходили с неба. Густой, как завеса, туман вползал узкой полосой из Баренцова в Белое море.

Гурька смотрел на пенистый кильватерный след, на плотную пелену тумана, на черные цилиндрики небольших глубинных бомб. Две такие бомбы были сброшены накануне с учебной целью, когда была «обнаружена» лодка «врага».

Бомбы взрывались на небольшой глубине. При этом море точно лопалось. Высоким лохматым султаном поднимался водяной столб, а от него молниями разносились во все стороны водяные стрелы.

Навстречу катеру двигался караван транспортов. Громадные грузовые суда шли под охраной эсминцев.

За спиной Гурьки кто-то воскликнул:

— Вот это сила!

Гурька оглянулся и увидел Жору Челнокова. Черные глаза приятеля возбужденно блестели.

— Гурька, а!

Корабли шли неторопливо, точно устали после долгого пути и теперь им уже не надо спешить. Только в стройных с четкими острыми обводами эсминцах угадывалась какая-то порывистость, как будто их придерживали, а им хотелось ринуться вперед.

Над караваном появился самолет.

— Чей это? — спросил Жора.

— Наш, конечно. Если бы немецкий, корабли открыли бы по нему огонь.

— Интересно, немцы нападали на них или не нацадали?

Гурька пошутил:

— А ты спроси. Возьми сигнальные флажки и просемафорь: «Доложите, встречались ли с вами немцы».

— Да, так они и ответят.

А каравану, казалось, не было конца. Десятки кораблей вытянулись в одну кильватерную колонну. Над некоторыми из них невысоко висели серые баллоны аэростатов заграждения. Глаза ребят привлекла броня эсминцев и стройные стволы их орудий. Корабли шли без дыма. Но от работы множества машин над морем стоял глухой утробный гул.

Поднятые винтами кораблей волны докатывались до катера, ударялись о невысокий борт и рассыпались брызгами, сливались с пенистым следом в кильватере.

Между тем катеру пора бы уже возвращаться и идти обратно к Соловкам. Но лейтенант Голоща-пов решил дойти до мыса Воронова, через который в Белом море проходит Северный полярный круг.