Потом я как-то начал хронологически упорядочивать их. Но мое самое заветное желание написать с их помощью книгу по самым разным причинам все еще оставалось неисполненным. Проходили годы, когда я снова и снова ощущал большое стремление записать, наконец, то, что так горело в глубине моей души. Затем случилось так, что я недосчитался моих бумаг и предположил, что они пропали у меня когда-то во время переездов. Только гораздо позже я узнал, что во время моего слишком торопливого развода с моей первой женой в середине пятидесятых годов я оставил их в нашей общей квартире....

Шипы войны все еще причиняли мне острую боль в глубине моей души. И произошедшая за десятилетия после войны смена многих до тех пор действующих ценностей человеческой жизни на непочтительность, агрессию, ненависть и жестокое насилие не способствовала тому, чтобы забыть роковое время последней войны.

Потому незабываемые картины также сразу снова возникли перед моими глазами, когда я однажды совершенно неожиданно снова держал мои военные записи в руках и прочитал несколько строк из них.

Это началось со звонка из Соединенных Штатов. Неизвестный женский голос с явным американским акцентом спросил мое имя и после этого обращался ко мне просто «отец». Прошло довольно много времени, пока я понял, что звонившей была моя дочь от первого брака, которую после развода с первой женой в середине 1950-х годов я больше не видел. Это было неописуемое чувство: внезапно снова иметь дочь, которая сама уже была замужем и сделала меня за ночь дедушкой двух внуков.

Когда она позже посетила нас, мою жену и меня, в Германии, она преподнесла мне чудесный подарок. Она передала мне папку с моими пропавшими без вести бумагами, которые она сохраняла долгие годы как единственную память об отце, в надежде однажды вновь увидеть меня.

Через несколько лет одно событие, наконец, снова утвердило меня в намерении написать, наконец, книгу на основе вновь обретенных теперь бумаг.

Я пришел к выводу, что многие молодые люди, которые знают о войнах только из учебников по истории или из слухов, едва ли могут представить себе их действительность, так же как и я в свое время, когда впервые узнал что-то о Первой мировой войне, никак не мог себе представить, как это было на самом деле.

Реальность абсолютно другая. Она превосходит даже самые рискованные фантазии, так как силы человеческого воображения недостаточно для того, чтобы постичь настоящие чувства и ощущения солдат на фронте.

Бесспорно, и среди солдат также были люди, бесчувственные по своему предрасположению, которые сражались и убивали в бою как в опьянении. Но с действительно крайней жестокостью, в которой часто потом обвиняли сражающиеся войска, я в нашем подразделении никогда не сталкивался.

С записи моих переживаний началось для меня воображаемое повторение полного трудностей и скорби времени, от которого я, в принципе, никогда так по-настоящему и не убежал. Вероятно, это удастся мне теперь, когда я дописал до конца эту книгу.

Я не намеревался указывать все имена или наименование моего подразделения с абсолютной точностью, так как в этой книге я хочу документировать только мои личные переживания, мои впечатления и восприятия, а также мои чувства и ощущения во время войны. Если еще живущие члены нашей воинской части прочтут мои записи, они и без того узнают свое подразделение и вспомнят, возможно, также и дальнейшие подробности.

Я не использовал мои сегодняшние знания о бесчеловечной политике уничтожения национал-социалистических правителей Третьего Рейха, чтобы включить мои военные воспоминания в более широкий политический контекст. Было бы сомнительно предполагать, будто я как молодой солдат или кто-то из моих товарищей-ровесников на фронте думал о чем-то другом, кроме как о том, чтобы остаться живым и невредимым после безжалостных боев.

Хотя мне не было трудно расположить мои еще разборчивые записи в хронологическом порядке, может случиться так, что некоторые даты или события не совпадают точно по времени. Описанные в последующих главах события и факты, тем не менее, произошли именно так, и были правдиво описаны мной. Все диалоги из-за прошедшего большого промежутка времени написаны мною только по памяти, потому они не дословные, а лишь передают смысл.

В пути на Сталинград через калмыцкие степи

18 октября 1942 года. Я сижу на охапке соломы в грузовом вагоне военного эшелона, и, насколько это возможно при тряске движущегося поезда, делаю эти первые записи в моем новом блокноте. Примерно три часа назад нас погрузили в этот поезд. Мы – это примерно триста новоиспеченных восемнадцатилетних новобранцев, а также несколько ефрейторов, обер-ефрейторов и унтер-офицеров.

Нам, наконец, предоставляется немного личного времени. Последние три дня были достаточно бурными. По пути на фронт нас сначала перебросили в тренировочный лагерь Штаблак в Восточной Пруссии для подготовки к фронту. За день до того командир учебного батальона в Инстербурге выступил перед нами с ободряющей речью о нашем будущем боевом применении в России.

Для нас это была знаменательная минута – мы, наконец, окончили курс боевой подготовки, после чего мы как полноценные солдаты можем испытать себя на фронте. Речь командира вызвала у нас немалую гордость. Он говорил о славном немецком Вермахте и о той великой миссии, которую мы должны со всеми нашими силами и умениями выполнить во имя вождя и нашей любимой родины. Наше настроение было прекрасным, не в последнюю очередь и потому, что, наконец, завершилась наша муштра. Шесть месяцев боевой подготовки были для нас чертовски тяжелы, и кое-кто из нас не сможет их так легко забыть. Прежде всего, из-за умышленных придирок наших инструкторов. Официально они называли это воспитанием дисциплины и твердости. Самым худшим был унтер-офицер Хайстерманн, бывший конюх, как о нем рассказывали. В моих глазах это был тип с явными садистскими наклонностями. Он очень радовался, когда мог до изнеможения муштровать и мучить более слабых солдат. Со мной ему не повезло, потому что я был спортсмен и всегда в наилучшей форме. Это часто доводило его до белого каления, и он назначал мне дополнительный наряд или запрещал увольнительную.

Подлым типом был также наш взводный. Он прибыл к нам всего два месяца назад как новоиспеченный лейтенант. Это был заносчивый и чванливый пижон из дворянского рода. Его лицо было бледным и расплывчатым, с очень мягкими чертами, типичный маменькин сынок. Мы никогда не видели его без плетки. Он размахивал ею уже ранним утром, когда в шелковом халате и окутанный ужасным облаком духов, которое должно было замаскировать его алкогольный «выхлоп», он выходил из своей комнаты. Этот парень любил гонять нас еще самым ранним утром в душевых.

Но теперь все это осталось в прошлом. Нам предстоит новое время, пусть даже и с неизвестным будущим. Сразу после прощальных слов командира мы выходим за ворота казармы и направляемся прямо к станции погрузки. Да, наши строевые песни еще никогда не звучали так жизнерадостно и уверенно, как в это солнечное осеннее утро. Поездка в Штаблак происходила в вагонах. Другим солдатам тренировочный центр Штаблак был хорошо известен как место дислокации, печально известное своей строгой муштрой. В настоящее время он служит транзитным лагерем для частей пополнения, отправляемых на фронт. Никто не знает, на какой именно участок передовой нас отправляют. Такая информация строго засекречена, нам даже уже две недели как запретили писать письма. За три дня в Штаблаке мы не знали покоя. С головы до ног нас заново обмундировали, выдали ранец, одеяла, зимнюю шинель, портупею, складную лопатку, противогаз и новые винтовки. Мы думали, как нам все это тянуть. В предпоследний день: медосмотр и несколько прививок против столбняка, тифа, дизентерии и других болезней. На следующий день мы двинулись дальше.

Получив паек на три дня марша, мы погрузились в эти вагоны. С тех пор мы мучаемся все той же загадкой – куда же нас отправят? Единственный, кто мог бы знать ответ, – это обер-ефрейтор с Железным крестом Второго класса и значком за ранение. Но он молчит, и лишь молча попыхивает своей трубкой.