IV ЗАГОРОДНЫЙ КУТЕЖ

— Благодарю вас, Наглушевич, — сказала она, возвращаясь в гостиную, — что вы дали толчок для того, чтобы я вытолкнула этого щенка… Видите, я иду по вашим стопам — острю!.. Он — хозяин?!. Действительно, он купил мне обстановку и заплатил за мою квартиру за год вперед, но разве я не искупила всего этого? Один час обладания мной стоит и не таких еще жертв… Он со слезами на глазах просил меня… Я же, как вы знаете, женщина добрая и пожалела «богатенького манекенчика»!

— Вы известная благотворительница, — ласково произнес Наглушевич, зная, что его вольность Клавдии понравится.

— Что правда, то правда, мой дорогой «четверг»! — воскликнула весело Клавдия. — Бросим говорить об этом соре, я не горюю о ссоре… Напротив, в награду за это, поедемте сегодня смотреть венскую оперетку, а оттуда за город — кутить!..

Представление третьего акта «Прекрасной Елены» оканчивалось. Изображающая древнюю героиню, «из-за пышного стана которой цари так упорно сражались», артистка-немка должна была участвовать в избитой пьеске: «Цыганские песни в лицах» и петь на русском языке разухабистые русские мотивы.

— Это будет очень пикантно, ведь она ни одного слова по-русски правильно вымолвить не может, — говорил полушепотом Наглушевич, сидя вдвоем с Клавдией в дорогой, закрытой ложе.

— Точь-в-точь один публицист из «Доброго старого времени»! — не мог и тут утерпеть фельетонист, чтобы не сказать чего-либо про кого-нибудь из своих собратьев. — Родился он в Германии, учился в Вене и вдруг попал в руководители газеты и о русском самосознании хлопочет. Ну, не шарлатанство ли! Он даже и книгами торгует, приноровленными, по его понятию, к просвещению русского «духа». Поль де Коком или «Тайнами гарема», например. Одной моей знакомой старушке он даже от работы отказал за то, что она не согласилась с его мнением, что для развития русского народа «Тайны гарема» совсем не лишни!

— Уж вы сочините! — недоверчиво воскликнула Клавдия. — Сами-то вы хороши! Знаю, что вы в одном некрологе написали про недавно умершего почтенного деятеля… Вы вспомнили, что познакомились с ним в «веселом доме» и описали, как он там «убежденно» отплясывал.

— Вы возражаете, как всякая женщина… При чем я здесь? Я — другой коленкор. Я не руководитель старейшей газеты, а бесструнная балалайка, как вы метко изволили прозвать меня. Господин же Асмус — не я! Он охранительный столп и человек правдивый. Правда его простирается до того, что он одну, тоже старушку, переводящую ему также «Тайны гарема» другого автора, хотел для большей правдивости перевода в Турцию отослать с предписанием: «В баядерки поступить». Там, говорят, старух, в особенности толстых, очень любят. Для силы контраста, стало быть…

— А, ну вас! — сказала Клавдия. — Вы вечно с глупостями. Будем лучше слушать «Цыганские песни».

Увлеченные болтовней, они действительно не заметили, как пролетело время и началась другая пьеса.

«Декорация» действительно представляла из себя черт знает что, а не русскую обстановку.

— Редакция старейшей «русской» газеты, — ядовито прошептал вновь неугомонный фельетонист.

Наконец, выбежала «русская» красавица. На нее без смеха нельзя было смотреть.

— Гоюбка моия! — затянула она, одетая в коротенькую балетную юбочку. — Пожмемся в гоя…

— Что, неправду я вам говорил?! — делился Наглушевич с Клавдией впечатлениями, сидя с ней в пролетке, запряженной парой бешено несущих их за город лошадей.

На подмостках ресторана, изображающих из себя что-то вроде сцены, голосили какую-то неприличную песенку девицы, когда Клавдия и фельетонист проходили главную залу кабачка, чтобы скрыться в кабинете.

Навстречу им попался какой-то моложавый, удивительно стройный, с оригинальным красивым лицом богатырь.

— Декадент Рекламский! — сказал Клавдии Наглушевич. — Хотите, я его для «курьеза» позову к нам, в кабинет? Он нас повеселит…

— Пожалуйста, — отвечала Льговская. Поэт ее очень заинтересовал. — Я с удовольствием с ним познакомлюсь… Я много про него слышала.

Фельетонист исполнил ее «приказание».

Поэт Рекламский не заставил себя долго ждать. Он всегда был не прочь «сойтись» с новой, хорошенькой женщиной.

Не успел лакей подать все нужное для «кутежа», как Рекламский уже жал руку Клавдии.

— Я всегда пребываю в этих злачных местах, — начал сразу он. — Я жить не могу без новизны. А где найдете ее, как не здесь? Тут постоянный ввоз нового женского тела…

— Ну, пошел с места в карьер, — воскликнул Наглушевич. — Пожалуйста, будь поскромней… Расскажи лучше, как на тебя г. Волынкин, как на «дичь», охотился…

— Я думаю, это неинтересно, хотя и сверх-нетактично.

— Тогда не надо! — корча из себя умышленно невинность, проговорила Клавдия.

Рекламский инстинктивно понял, что она заинтересовалась им, и отложил свою повесть, щадя «стыд» Клавдии, до другого раза, хотя он и прекрасно знал, кто она.

— Я несчастный человек! — перевел он разговор на прежнюю тему. — Тело женщины, какая бы она ни была, я люблю только один раз. Потом оно наскучивает мне.

— Какой женщины? — многозначительно «бросила» Клавдия.

— Всякой, — настаивал на своем убеждении декадент.

— Неправда!..

«Однако, Клавдия им порядочно обворожилась», — подумал Наглушевич. И, обращаясь к поэту, фельетонист сказал:

— Прочти что-нибудь нам, да позабористей. Ты мастер, я знаю, на заборах писать!

Рекламский не обратил на «шута» никакого внимания и начал:

— Ну, с такими стихами далеко не уедешь! Разве в сумасшедший дом, — буркнул фельетонист, когда декадент кончил.

Но Клавдии стихи понравились. Потом, они прочитаны были с такой безысходной мукой голоса, с таким тонким сладострастием, что она решила пригласить к себе необыкновенного поэта.

Рекламский поблагодарил Клавдию за внимание и как-то загадочно улыбнулся.

После чтения стихов разговор что-то не клеился и все приналегли, по выражению фельетониста, на другие «куплеты» — на свиные и прочие котлеты, хотя «сего лакомства» на столе и не имелось.

У Клавдии изрядно шумело в голове от выпитого шампанского, когда они, простившись с Рекламским, садились с фельетонистом в коляску.

— Хорошо, хорошо! — шептала Льговская в ответ на страстные просьбы Наглушевича. — Поедем ко мне ночевать без очереди… Только, пожалуйста, мне особенно не надоедай своими глупостями и дай покойно поспать…