Девушка продолжала свою речь, а Кастор тем временем оглядел зал. Странно, но никто, похоже, не возмутился. И никто девушку не поддержал; даже у молодых фермеров лица казались равнодушно-спокойными, как у коров, которых на ферме разводили.

Миранда ударилась в древнюю историю. Большей частью она говорила о верных фактах. После ядерной войны уцелело около двухсот миллионов китайцев, и примерно столько же индусов. Послевоенный мир достался им в наследство. Просто не осталось на планете достаточно многочисленной нации, чтобы им противостоять. И они разделили мир между собой: Западная Европа и Ближний Восток отошли к Индии, остальное — по преимуществу к Китаю. Они не встретили особого сопротивления. Никто и не пытался сопротивляться. Бывшие центры мировой политической и военной мощи не располагали ни военными, ни людскими ресурсами.

Но Миранда не в состоянии уяснить себе простую вещь, решил Кастор. Китайцы — не завоеватели. Ханьский Китай никогда ничего за пределами себя не стремился завоевать. Ханьский Китай ни малейшего желания не испытывал принять в себя другие народы. Ханьский Китай не против того, чтобы владеть всем, что того стоит, но люди, живущие на опустошенных землях, не должны становиться китайцами. И китайцы, которые родились и выросли за пределами Отчизны, определенно не считали себя местными жителями.

Исключая сумасбродов, вроде Фенг Миранды.

От сумасбродов разумнее держаться подальше, поэтому Кастор, не привлекая к своей особе лишнего внимания, шажок за шажком, принялся отодвигаться в дальнюю часть зала, где такой же невозмутимо-равнодушный, как все остальные, стоял управитель коллектива.

— Сэр… — прошептал Кастор. — Он хотел выяснить, не кажется ли управителю выступление Миранды несколько странным, но встретившись с ним глазами, Кастор передумал и задал другой вопрос:

— Сэр, вы не приготовили для меня ночлег?

Управитель ответил, даже глазом не моргнув:

— Разумеется, Мелкинс Кастор. По-моему, женщина-инспектор хочет разделить свое ложе с вами.

Он кивнул в сторону… и там, с краю, в последнем ряду, совершенно незаметная, если не считать привычной насмешливой улыбки, сидела Цзунг Делила.

Кастор не стал спрашивать, как она очутилась на ферме и зачем. Она ничего не стала объяснять, только взяла за руку и уверенно повела к дому для гостей. Кастор уже подозревал, зачем она здесь. Он подозревал, что народная полиция держит вот такие осиные гнезда, как эта ферма, под неусыпным наблюдением — что логично, — и что Делила не случайно оказалась здесь, и не случайно Кастору приказано было доставить прах старика Фенга. Наверное, она не хотела делить с Кастором постель, пока сын ее был дома. (Конечно, Кастор слишком много о себе думал, но, по крайней мере, насчет сына он не ошибся.)

Они подошли к гостевому домику, дверь бедно обставленной, тесной комнатки затворилась за ними, и Кастор, запинаясь, пробормотал:

— Ты ее арестуешь?

Делила ответила ему смехом.

— Не говори глупостей. — Она повесила свои штатские брюки на вешалку, вытащила из сумки пижаму. — Мы присматриваем за этими юнцами, неумными детьми, но никого не арестовываем. Разве что кого-нибудь из них убьют — свои же, только поумнее. Ложись в постель.

Цзунг Делила не только саму себя поразила, но и очень на себя рассердилась. Инспектор народной полиции вступила в интимную связь с мужчиной намного моложе ее, моложе собственного сына! Какое унижение! И любовник ее, при всем прочем, был янки!

Но даже нещадно предаваясь самобичеванию, она из осторожности использовала фразу «интимная связь». Даже по утрам, во время приступов дурного настроения, бессильно присев у туалетного столика, глядя в зеркало, в собственные ненавистные глаза или на свое отражение в зеркальной двери ванной комнаты, не произносила она этого слова — «любовь». Любовь исключалась, полностью и окончательно.

Делила, о чем она частенько себе напоминала, была женщиной, сделавшей завидную карьеру и обладавшей значительной властью. Именно власть и карьера управляли ее жизнью, ее стремлениями, энергией, мыслями и так далее, и вовсе не какая-то там «любовь». Делила настойчиво убеждала себя, что, если Кастор так или иначе помешает удержать достигнутое или достичь большего, она без промедлений бросит его. Более того. Если нужно, убьет. Она сознавала, что так и произойдет, и потому слово «любовь» было неприменимо. Все, чего ей хотелось, если разобраться, так это тела Кастора, сильного, молодого, ловкого тела, покрывавшего ее от носков ступней до макушки, и, когда он входил в нее, внутри у Делилы все сладко вздрагивало, сжималось, трепетало. Сексуальное влечение? Конечно. Любовь? Ни в малейшей степени!

Поэтому, когда наутро Кастор с ухмылкой поинтересовался:

— Вот для чего ты всучила мне урну, получается. Чтобы мы продолжили отношения, несмотря на приезд твоего сына.

Делила сказала в ответ, тихо, но твердо:

— Присутствие сына меня стесняет, это правда. И мне удобнее было встретиться с тобой здесь, это тоже правда. Ни первое, ни второе особого значения не имеет.

— Очень хорошо, — сказал он, по-прежнему с усмешкой.

Ответ Делилу удовлетворил, усмешка — нет, поэтому она предпочла внимания на нее не обращать.

— Пойду-ка я поищу мой «цикл», — продолжил он. — Вернусь в «Небесное Зернышко»…

— Зачем? Фермеры без тебя его подберут.

— Пожалуй. Но мне еще на автобус в Новый Орлеан нужно поспеть. В этой деревне остановки нет.

— Автобус! — презрительно усмехнулась Делила. — Глупо трястись в автобусе. Ведь я возвращаюсь в город той же дорогой. Почти, — поправилась она. — Нужно заехать в обсерваторию, забрать материалы… Но ты ведь не против?

— Наоборот! — воскликнул Кастор, не скрывая удовольствия.

Делила почувствовала укол самолюбия. Зачем она так стелется перед мальчишкой? Зачем предложила подвезти в машине, если ходит автобус?

— Садись в машину! — приказала она и до самого поворота на обсерваторию молчала. Ей не давали покоя хмурые мысли. Конечно, если спишь с привлекательным молодым человеком, нет ничего плохого в том, чтобы оказать ему мелкую услугу, но…

Но как ни поверни, а чем дальше, тем труднее отделаться просто фразой «сексуальное притяжение». С визгом притормозив у обсерватории, она приказала Кастору:

— Жди меня здесь. И лучше всего — в машине. Если понадобится твоя помощь — я позову.

— Хорошо, Делила, — весело сказал Кастор, оглядывая площадку для парковки машин.

Делила знала, что он впервые оказался за оградой обсерватории, внутри ее территории. Этим, несомненно, объясняется его приподнятое настроение, но чем объяснить его небрежный тон? «Делила!» Вообразите себе! Одно дело — постель, где едва ли станешь требовать обращения по всей форме, вроде «инспектор народной полиции Цзунг», но совсем другое — обсерватория. Ведь охранники все видят и слышат. Нет, это уже наглость, или почти наглость. Предъявляя охраннику свое удостоверение, Делила решила, что мальчика пора проучить.

— Проходите, инспектор Цзунг, — разрешил сержант охраны.

Она кивнула и прошла в дверь с тяжелыми бронированными створками. В приемной она села и стала ждать директора обсерватории, который передаст вещь, за которой она отправилась в такую даль. Это очень важная кассета, очень. Но для Делилы, при всей своей важности, кассета сейчас отошла на второй план.

Делила вспоминала своих любовников. С тех пор, как восемь лет назад престарелый супруг отправился Домой умирать, она переспала с… Сколько же их было? Каждую неделю новый… с больше, чем сотней мужчин, по меньшей мере. Молодыми, пожилыми, средних лет, всех кровей и народностей, которые попадались. И все они были друг на друга непохожи. Кое-кто отличался скверным характером, попадались и паршивые любовники… а некоторые, что хуже всего, стремились подчинить себе Делилу, взять над ней власть. Все они стремительно исчезали из ее жизни! И ни один не относился к ней так небрежно, как Мелкинс Кастор. Это слегка бесило Делилу. Нельзя спускать мальчишке с рук даже мелкую неучтивость, иначе будет скандал. Кроме того, она должна помнить о своем положении, о том, что здесь, в обсерватории, она выполняет серьезнейшее поручение.