Весельчак и певун, Кошарин оказался героем.

Он сказал Толе:

— Учись, браток, как одному от сотни отбиваться!

«Захотелось и мне стать героем, так захотелось, что сказать не могу, — вспоминал Ляпидевский. — Решил: если придет Сидельников, я, как Кошарин, один всю его банду ухлопаю. Но, на мое счастье, Сидельников больше не приходил».

Но все-таки у Ляпидевского интерес к авиации победил увлечение, морской романтикой. Произошло это пять лет спустя.

Пытливому, энергичному юноше не сиделось на месте. Все хотелось уехать куда-нибудь подальше, увидеть новое.

Проработал он полгода на маслобойном заводе, поджаривая подсолнечные семечки на огромных сковородках. В 1924 году перебрался в Ейск, где и закончил школу. Работал мотористом на дизеле. Затем стал помощником шофера автобуса..

Был Анатолий Ляпидевский парнем плотным, мускулистым, много занимался гимнастикой, играл в футбол, управлял автомобилем.

Другими словами, кому, как не ему, было пойти в летную школу, когда комсомол призвал молодежь в авиацию.

В Ростов со всего края прибыло 170 юношей, мечтавших о крыльях. Строгие комиссии отобрали из них только пять. В том числе и Анатолия Ляпидевского.

В авиационной школе в Ленинграде будущий летчик расстался с пышной шевелюрой. Свою гитару с красным шелковым бантом Ляпидевский повесил над жесткой казарменной койкой.

…Стране нужно было много летчиков и как возможно скорее. Теоретический курс, рассчитанный на полтора года, курсанты прошли за восемь месяцев. А затем школа морских летчиков в Севастополе. Для Анатолия здесь слились вместе два самых больших его увлечения — небо и море.

Прежде чем овладеть специальностью морского летчика, курсантам пришлось изучить несколько матросских профессий. На крейсере «Червоная Украина» Ляпидевский был и кочегаром, и рулевым, и сигнальщиком. Его первый морской поход совпал с маневрами Черноморского флота, на которых присутствовали видные военачальники: Ворошилов, Буденный, Якир. Все они находились на флагмане «Червоная Украина».

Когда эскадра выходила из Одесского порта, курсант Ляпидевский стоял на сигнальной вахте. К нему подошел командующий и приказал:

— Дать «Коминтерну» единицу!

По семафорному коду того времени «единица» значила — «следовать в кильваторе за мной».

Ляпидевский лучше других курсантов изучил сигнальный код, но в эту ответственную минуту от волнения забыл, как надо подавать «единицу». Корабли выходили из порта, уже нужно им заворачивать в открытое море, а куда идти — ни один капитан не знает. Что делать? Как сигналится эта проклятая «единица»?

К счастью, тут подоспел старшина сигнальщиков, увидя его, Ляпидевский сразу все вспомнил.

Он лихо отмахал флажками точку и четыре тире.

…Ляпидевский учился летать у отличных инструкторов. Среди них были те, с которыми через несколько лет он стоял в одном строю героев — Василий Молоков, Сигизмунд Леваневский.

Наконец наступила долгожданная минута, когда к стойкам самолета, на котором Ляпидевский летал с инструктором, привязали красные флажки. Они показывали, что учлет идет в самостоятельный полет. Другие самолеты, которые летают в воздухе с инструкторами, должны уступать дорогу такой разукрашенной машине.

И вот мелькают под крылом белые коробочки домов, сады, синеет море. Куда хочешь, туда самолет и идет. Все прошло прекрасно: и полет и посадка. Леваневский пожал своему воспитаннику руку, поздравил его.

Почти каждый день начинающий летчик поднимался в воздух. Сначала полеты на учебной машине, затем — на боевой. Разведка. Стрельба с воздуха по наземной цели. Длительные полеты по два-три часа в Ялту и Евпаторию.

И вот курсанты, ставшие летчиками, в новеньких синих кителях и фуражках с «крабами», застыли в строю.

Зачитывается приказ Реввоенсовета республики о присвоении им звания командиров Рабоче-Крестьянского флота. Это было 2 июля 1929 года.

Вскоре недавний учлет сам стал учить будущих нилотов. Ляпидевский вернулся в Ейск, куда бегал босоногим мальчишкой, чтобы посмотреть самолеты. Теперь он прибыл сюда как инструктор новой школы морских летчиков.

Весной 1933 года Ляпидевский демобилизовался и перешел на работу в гражданскую авиацию. Его направили рейсовым летчиком на Дальний Восток.

Ляпидевскому было легче, чем мне. Он летал уже но оборудованной трассе, без всяких приключений и аварий, доставлял почту и пассажиров из краевого центра па Сахалин. Летал он и в северную часть Сахалина, па нефтепромыслы в Охе.

Вначале ему нравилась линейная служба, привлекали незнакомые места, встречи с людьми. Потом облетанная «от куста до куста» трасса надоела. Рейсовый пилот заскучал. Ему не терпелось сделать что-нибудь замечательное, удивительное, что до него никто, никогда не делал. Подвиг? Нет, просто что-нибудь очень нужное Родине. Ляпидевского неудержимо тянуло туда, где потрудней.

Самым трудным для полетов местом были тогда необозримые просторы Дальнего Севера. И самолет был здесь особо желанным, но пока еще редким гостем.

Об Арктике Ляпидевский не имел ни малейшего понятия. Но рассказы побывавших там летчиков настолько увлекли, что он отправил письмо в Главное управление Северного морского пути с ходатайством о переводе его в полярную авиацию.

Летная работа в суровых условиях Арктики не для одного Ляпидевского была уравнением со многими неизвестными. Жестокие морозы, частая многодневная пурга, отсутствие ориентиров в ровной снежной пустыне, почти полное безлюдье — все это делало необыкновенно сложным и в то же время романтическим труд полярного летчика.

На громаднейшей территории Чукотского полуострова свободно бы разместился десяток малых и средних европейских государств, а жило здесь около пятнадцати тысяч чукчей и эскимосов. Вдоль северного побережья тянулась редкая цепочка крохотных селений, разбросанных на десятки, а иногда и. сотни километров друг от друга. У моря было сосредоточено две трети всего населения Чукотки, промышлявшего морского зверя. Шкуры моржа, тюленя, нерпы — это крыша над головой и одежда, мясо — единственный продукт питания, жир — освещение и отопление жилищ.

В глубине полуострова, в тундре кочевники. Их богатство — олени и пушной зверь.

Горные хребты были здесь очень приблизительно нанесены на карты без указания высоты вершин.

Связь Чукотки с внешним миром поддерживалась через две-три радиостанции.

Ни одной регулярной авиалинии, конечно, на Чукотке не было, а эпизодические перелеты считались большой редкостью. Средством сообщения летом служили баркасы, а зимой — ездовые собаки.

В октябре 1933 года он получил важное задание — вывезти людей с трех кораблей, зазимовавших во льдах. Для этого надо было сначала на пароходе доставить два самолета АНТ-4 из Владивостока в бухту Провидения, собрать их там и перебросить дальше на север. Ляпидевского выбрали для выполнения этой сложной задачи, вероятно, потому, что он уже летал на двухмоторных самолетах и у него не было за все время службы в авиации ни одной аварии.

В бухте Провидения, которую ограждают два хмурых, лишенных всякой растительности мыса, судовая «стрела» подала на лед части машин. Тут же на льду их скрепляли, приходилось спешить — светлого времени было не больше двух часов.

В бухте Провидения в конце ноября Ляпидевский узнал, что пароходу «Челюскин», по-видимому, не выбраться из льдов. Они вцепились в него мертвой хваткой. Стало ясным, что и с «Челюскина» придется снимать людей. Это поручили Ляпидевскому.

Несколько раз Ляпидевский пытался долететь до Уэлена, а оттуда к затертому льдами кораблю. Каждый полет приходилось прерывать в пути и возвращаться обратно из-за неисправности моторов. Механики, как и командир корабля, новички в Арктике, но знали, как заставить капризные моторы бесперебойно работать при низкой температуре. Они изучили Север, можно сказать, обмороженными лицами, ссадинами на руках, решением очень простых повсюду, но головоломных здесь задач. Как подогреть воду для моторов? Не сразу сообразили брать для этой цели две пустые железные бочки из-под бензина. Этот «титан» топили плавником, обильно поливая его машинным маслом. Вода на сорокаградусном морозе грелась так медленно, что порой удавалось запустить один мотор, а на второй уже не хватало светлого времени. День был короткий — казалось, солнце только вспыхнет над сопкой и тут же спрячется за горизонт. А до Уэлена лететь два с половиной часа.