— Кого-нибудь запомнили?

— Вытащен был из постели в сплошной тьме. Рясу позволили накинуть, но и только. Слышал, как один из злодеев сказал: пусть теперь чекисты, извините, побесятся.

Пантелеев мрачно взглянул на священника, так что отец Сергий даже перепугался.

— Передаю, как явственно слышал, и только для быстрого установления истины. — Потом смущенно извлек откуда-то конверт, помялся. — Покорно, значитцо, прошу извинить. Это вот вам… Злодеи оставили. Извольте принять…

Василий Матвеевич в нетерпении разорвал толстый конверт, на котором значилось: «В милицию», вытащил помятый листок. Небрежно, карандашом там было написано:

Пантелеев скомкал листок, с трудом сдерживая охватившую его ярость, и злым шепотом произнес:

— Идите, батюшка, найдем ваши ценности.

Отец Сергий, пятясь и кланяясь, удалился.

«Издеваются, — думал Пантелеев, глядя на листок, — смеются над нашей неумелостью… Но откуда узнали про разведчика?»

Он бросил письмо на стол, полез в карман за кисетом, не решаясь поверить тому, что посланного в Боровое сотрудника кто-то выдал, что о его появлении бандитам заранее стало известно. Но никак не мог Пантелеев допустить этого даже в мыслях, потому что о задании, кроме него, знали только двое — Кочергин и Новиков.

ЗАХВАТИВ написанное бандитами послание, Пантелеев пошел к секретарю уездного комитета партии Полушину. Дежурному он приказал прислать туда и Новикова, как только тот появится.

Полушин был на месте. В его кабинете стоял большой, крытый зеленым сукном стол, у стен несколько стульев, на хрупкой этажерке, притулившейся в углу, лежали книги и газеты. На стене висел вырезанный из газеты портрет Ленина.

Пантелеев положил перед секретарем листок, не ожидая приглашения сел на скрипнувший под ним стул и сказал:

— Плохой из меня начальник милиции, товарищ Полушин. Надо смотреть правде в глаза. А правда — вот…

И он указал на письмо.

Прочитав и отложив листок, Полушин вытащил носовой платок и долго вытирал лоб. Пантелеев ждал, смотрел в пол, и желваки перекатывались у него на скулах.

— Я считаю, — наконец тихо произнес Полушин, — что большевик, испугавшийся трудностей, большевиком быть не может. Не может! Тебе, Василий Матвеевич, это ясно?

— Разве я трудностей боюсь? — вспылил Пантелеев. — Я своего неумения и недогадливости боюсь. Скажи мне: Пантелеев, иди в Боровое и найди этого Скокова. Я пойду и найду. А вот понять, почему пропал хороший, верный нашему делу человек, не могу. Знаю, что случайности тут нет, а вот что тут есть — не знаю. Потому и говорю — плохой из меня начальник.

— Университетов не кончал?

— Точно…

— В окопах империалистической кончил ты один университет, Пантелеев! — резко поднялся со стула Полушин. — Когда Деникина бил — во втором учился. Партия все это учла и доверие тебе оказала. А ты тут в малограмотности расписываешься. Ты мне план подавай, как ты эту банду кончать думаешь, а на свои упаднические рассуждения наплюй, разотри и забудь. Доверие оправдывать надо, а партии виднее — годишься ты или нет быть начальником милиции.

Пантелеев встал, бледный от обиды и стыда. Только сейчас он осознал, что и вправду пришел к секретарю со шкурнической мыслью в голове — повинюсь-ка я, мол, заранее, а повинную голову, как говорится, и меч не сечет, а почему разведчик погиб — пусть другой доискивается.

— Ты меня понял? — спросил Полушин, натягивая сползший с плеча пиджак и пристально, оценивающе разглядывая Пантелеева. У Полушина были очень невеселые, все в красных прожилках глаза.

— Понял, — с трудом ответил Пантелеев. — Банду эту кончу в ближайший срок. Иль живым не буду.

— Опять не то, — поморщился секретарь, — ну зачем ты нужен партии мертвый? Садись, будем вести деловой разговор.

Вошел Новиков. Он уже знал о гибели сотрудника и был очень мрачен. Молча пожал руку секретарю и Пантелееву, сел и, уставившись на злое лицо начальника милиции, напряженным от сдерживаемой боли голосом произнес:

— Разведчик погиб по нашей вине. Утечка важных сведений несомненна. Мы виноваты в том, что не сумели обеспечить необходимую секретность задуманной операции.

Пантелеев вздрогнул. То, что сказал Новиков, не было для него неожиданностью, а лишь подтверждало появившуюся и у него догадку, которую, однако, он попытался забыть, как вздорную.

— Ты что, знаешь, кто виноват? — хрипло спросил он.

— Если б знал… — буркнул Новиков.

— В курсе задуманного, кроме нас с тобой, был лишь Кочергин, — сказал Пантелеев, — но это человек, о котором я со всей определенностью могу сказать, что он наш до последнего волоска.

— И все-таки Новиков прав, — нарушил молчание Полушин, — вполне возможно, что где-то возле вас окопался враг. Ты этим, Пантелеев, займись вплотную и немедленно. А теперь давайте вместе подумаем, как покончить с этой бандой. И во избежание, — он посмотрел на Пантелеева, — и во избежание этой самой утечки, о которой упомянул Новиков, о разговоре нашем никто знать не должен.

Через два часа Пантелеев и Новиков, обговорив с секретарем укома примерный план действий, поднялись, чтоб уходить. Секретарь пожал им руки.

— Ну, товарищи, ни пуха вам, ни пера. Действуйте.

— ТЫ НЕ ГОРЯЧИСЬ, — говорил Новиков, поглядывая на мрачного Пантелеева, — ты трезво, без спешки и гнева подумай: если о нашей операции знали только трое, каким образом это могло стать известно бандитам?

Они шли по узкой и пыльной улице. В палисадниках у маленьких домиков копошились куры. По разбитой булыжной мостовой с грохотом проехал водовоз. Из мокрой бочки выплескивалась вода и застывала в пыли мутными шариками.

Пантелеев посмотрел вслед водовозу и буркнул:

— Опять парит — сил нет. И пить хочется. Сейчас бы кваску. — Помолчал и добавил: — Выходит, Степан Яковлевич, кто-то из нас троих?

— Выходит, Василий Матвеевич.

Пантелеев взглянул на него, но сдержался, промолчал.

Вдруг Новиков остановился.

— Слушай, а как ты разведчика-то отправлял?

Пантелеев озадаченно наморщил лоб.

— Как? Да на лошади, вроде пастух — корову ищет.

— Лошадь из милицейской конюшни?

— Откуда ж еще…

— Что ж думаешь — твоих лошадей не знают?

— Совсем дохлую выбрали…

В голосе Пантелеева прозвучала виноватая нотка. Он уже понял, что совершил ошибку, но еще не хотел признаваться в этом.

— Таких лошадей в уезде, знаешь, сколько…

— А в милиции одна.

— Так ты допускаешь?..

— Идем к тебе, — мягко сказал Новиков.

Они молча дошли до здания милиции. Дежурный, встретив Пантелеева, доложил, что наведывался священник и просил передать, что бандиты забрали у него еще два свиных окорока.

Василий Матвеевич яростно взглянул на ни в чем неповинного дежурного единственным своим глазом и стремительно прошел в кабинет.

Бросив фуражку на подоконник, он сел за стол и уставился на большую, из зеленого стекла, чернильницу с медной крышкой.

Он уже ясно осознавал, что, засылая в Боровое сотрудника таким непродуманным способом, он тем самым обрекал его на провал, что и случилось. И это доставляло Пантелееву боль. Он не пытался искать оправдания в собственном профессиональном неумении, хотя прекрасно знал, что сейчас, когда на службу в милицию приходили люди, преданные революции, но не имевшие представления об организации борьбы с преступностью, подобных ошибок, видимо, совершалось немало. И все-таки он должен, обязан был все предвидеть и предусмотреть. «Новиков сразу увидел просчет, а я только виноватых искал».

Пантелеев с грохотом отодвинул стул, поднялся, подошел к окну.

В кабинете стояла гнетущая тишина.

Новиков тем временем, взяв со стола исписанные листы твердой серой бумаги, читал их, усердно делая вид, что это ему очень интересно.