Стал накрапывать мелкий дождь. Дремов выругался:

— Черт подери! Тянул двое суток и все-таки пошел. Совсем некстати. Резина лысая, моторы изношены. Далеко ли ускачешь на такой технике по раскисшему проселку?

Направляясь в ту сторону, куда поспешил начальник штаба, он услышал доносившийся из развалин шорох в траве и сипловатый женский голос:

— Знаем вас, все вы такие. Коты!

В ответ пробасил мужской:

— Не все! Зачем так огульно? Люблю же…

— Так не любят. Отстань! Убери руки, не распускайся!

Послышалась звонкая пощечина, и вновь чуть ли не со слезами:

— С ним по-хорошему. Сережа да Сережа, а он все свое.

«Ах, Сережа? Значит, Зубков, по прозванию Робинзон. А сипит телефонистка Маруся. Видать, крепко это у них», — подумал Дремов и вспомнил случай, имевший место еще на дуге: когда во время очередного удара вражеской артиллерии оборвалась связь с первым батальоном, Маруся, не сказав никому ни слова, выпрыгнула из траншеи и, ухватившись за провод, бросилась в сторону переднего края, прямо в огненное пекло. Увидев, как она утонула в дыму, майор Великий успел выкрикнуть:

— Вот бес девка! Что, некому больше?

Вопрос был обращен к находившемуся в траншее Зубкову. И тот, не ответив майору, рванулся вслед за Марусей. «Я тебе покажу, чертова кукла!» — выругался капитан.

Через несколько минут Маруся, вся растрепанная, вытирая грязными кулаками слезы, возвратилась на НП. Ни на кого не глядя, шмыгнула к аппарату. Схватив трубку, стала вызывать батальон. Тут же возвратился и Зубков. Спрыгнув в окоп, прошипел:

— Только попробуй мне еще!

Девушка молчала, глядя в землю, но когда подняла глаза, можно было понять, что слова Зубкова ее не оскорбили. Скорее они были ей по душе.

«Вот тебе и Робинзон», — подумал Дремов.

В кузове первой машины, шедшей за ротой Супруна, накинув на головы отяжелевшие под дождем плащ-палатки, сидели, перебрасываясь короткими фразами, капитан Заикин, командир дивизиона майор Гранаткин, минометчик Охрименко, ординарец комбата, да радисты со своими «коробками» за спинами. Капитан Рындин, зажимая в кулак цигарку, трясся в кабине рядом с шофером. Комбат поручил ему вести колонну, и он вел. То и дело наклоняясь к ногам, капитан освещал карту, боясь сбиться с пути.

Перегруженные машины, пробуксовывая на подъемах, прижимались одна к другой. Рындин то и дело подталкивал шофера:

— Жми! Жми! Чего тянешь?

Через окошко, выбитое за спиной у Рындина, Заикин прислушивался к разговорам в кабине и считал, что тревога начальника штаба небезосновательна. А тут машина неожиданно остановилась.

— Что там? — повернув голову к кабине, спросил комбат.

— Сейчас, — прохрипел Рындин, вываливаясь на подножку. — Смотрите, — потянулся он к сбросившему плащ-палатку комбату. — Проехали Тетюшино, сейчас подошли к большаку…

— Постой! Что мне твои Тетюши-Матюши? Давай карту. — Натянув на голову плащ-палатку, Заикин стал водить по освещенному участку карты пальцем. — Ну вот оно, Тетюшино, а дальше? — посмотрел он на Рындина. Тот, в свою очередь, скривился на комбата: мол, что же еще? Неясно, что ли?

— Так вот же большак, а вон и Додорино, — ткнул Рындин.

— Значит, мы у этого лесочка? Справа должна быть лощина, а где-то рядом и окраина села.

— И я об этом, — невозмутимо подтвердил Рындин.

— Гаси! — оттолкнул комбат фонарь и сбросил плащ-палатку. — Никакого дождя. Скоро начнет светать.

Сбросив с плеч плащ-палатку, Заикин взглянул в сторону деревни.

— Где же Супрун? — спросил он.

Рындин не успел ответить. Подбежал радист.

— Товарищ комбат! Вас ротный, Супрун.

Ротный доложил, что вышел к окраине Додорина и что немцы всполошились. Их подразделения подняты по тревоге и занимают оборону, но по всему видно: их тут не очень много.

— Давай сигнал! Третью роту отправляй в сторону станции, роту Светличного — к водокачке, а Супруна вперед, — приказал комбат.

Прошло несколько минут, и долину пропороли длинные пулеметные очереди, вслед за которыми в небе рассыпались гроздья сигнальных ракет.

— Мы готовы к атаке, — сказал комбат следовавшему за ним артиллеристу. — Ждем от тебя огня.

Как только подразделения бросились в атаку, село словно взорвалось: стрельба, крики, разрывы. Особенно заклокотало в районе водокачки, куда с ротой Светличного направился капитан Сорокин.

— Подготовить огонь по району водокачки! — приказал Заикин Гранаткину, чтобы в случае необходимости поддержать атаку Светличного.

Когда Заикин со штабом и артиллеристами спустился в село и пошел вслед за ротой Супруна, все было уже кончено. Противник был смят и поспешно оставил Додорино. Только в стороне монастыря еще слышались отдельные выстрелы.

После теплого ночного дождя солнечное утро задымило паром. В долине неширокой речки, над порыжевшими камышами, повисли густые хлопья тумана. Откуда-то из осоки вспорхнула стайка чирков. Все это Дремов отметил лишь мельком. Голова его была занята другим. Выслушав короткий доклад Заикина о выполнении задачи, он спешил догнать штаб, надеясь там узнать новости из штаба дивизии. Выскочив на взгорок, он увидел впереди раскинувшееся село. «Золотухине», — прочитал он на карте.

Внизу послышались выкрики, команды. Дремов присмотрелся. Небольшая колонна, голова которой уже остановилась посередине села, подтягивалась. «Они», — уверился он и дернул поводья. Заметив приближение командира, к нему поспешил Великий.

— Решили малость подтянуться, — доложил он.

— Правильно решили, — с огорчением в голосе проговорил Дремов, ожидавший доклада о другом, но, услышав треск приближавшегося мотоцикла, почувствовал некоторое успокоение. «Легок на помине», — выдохнул он, глядя, как выпрыгнувший из коляски лейтенант поспешно направился к нему.

— Вам, товарищ командир, — протянул он пакет. Поняв, что офицер доставил приказ, Дремов позвал начальника штаба.

— На, разберись, а я послушаю разведчика. Выяснил, что творилось у монастыря? — спросил Дремов у Сорокина.

— Точно так, товарищ командир.

— Доложи самую суть.

— Вас понял. Как только рота пошла в атаку, у монастыря послышалась стрельба, но в ту минуту было не до нее. Когда же там грохнули разрывы гранат, спохватился. Взял один взвод и бегом. Только перебрался через глубокий овраг, взрывы стихли, но послышались выкрики и женский визг. Подбежали к ограде. Ворота были раскрыты. Смотрю, а там полный двор народу. Вокруг немецкая охрана с автоматами. Все фрицы в черном. Нас они не замечают. Стрелять? А в кого? — капитан скосился на Дремова, как бы спрашивая у него совета.

— Да. Тут сразу не поймешь, — согласился Иван Николаевич.

— Вижу, один в стороне, с черной повязкой через всю морду, сощурившись, куда-то целится. Посмотрел в ту сторону, а там мальчишка лет пяти привязан к столбу. Рядом, у стены, два здоровых верзилы заламывают растрепанной женщине руки. Догадался, что это она отчаянно кричала. Не успел прицелиться, палец сам нажал на крючок.

— Жаль. Этого стоило бы приволочь живьем.

— Так мы не всех порешили. Двоих прихватили. Ведут солдаты сюда.

— Ладно, сам допрошу. А что там были за взрывы?

— Понял вас. Это, видно, эсэсовцы перед отходом с населением расправлялись. Старуха одна показала канаву. Она вся завалена трупами. Некоторые раненые еще шевелились. — Сорокин потупился, на несколько секунд умолк. — А что были взрывы, так то рвались гранаты. Фашисты добивали людей в канаве.

Подошел майор Великий.

— Так что там? — спросил Дремов.

— Передышка, товарищ командир. Вроде суток на четверо.

— Вовремя, — потер руки Дремов. — Передай, чтобы батальоны выходили в районы, как намечалось ранее, а командиров ко мне. Поставим каждому задачи.

Подбежал помощник начальника штаба капитан Косичкин.

— Вам, товарищ командир, подобрали вон тот домик, под зеленой крышей. Вроде почище других.

У зеленого домика, стоявшего несколько на отшибе, им навстречу попался мужичок небольшого роста. Низко кланяясь, залебезил: