— Неужели действительно это случай?

— Пока выходит, что так. Все, что я могу предположить, — очень ты кому-то мешаешь. Знаешь что-то вредное для здоровья или сделала что-то лишнее. Или не хочешь сделать. Ты, случайно, никому не должна?

— Нет.

— Смотри: люди, которые тебя невзлюбили, очень и очень опасны. Этого адвоката не каждый «авторитет» заполучит. А тут — пацан, сын проститутки. Самое для тебя разумное могу посоветовать — это взять своего Олега под мышку и поехать куда-нибудь отдохнуть. В деревеньку, например. Где каждый новый человек на виду и где Олег сможет круговую оборону наладить.

— Спасибо. Только ведь возвращаться все равно придется.

— Это точно.

— А про Глебского? Удалось что-то узнать?

— Ноль. Чист, как ангел. Отбыл в командировку на месяц. На Украину. Что-то насчет недопоставок и пересортицы. Но это так, навскидку. Наспех. А вот с Мицуписей — совсем глухо: с тех пор ее никто не видел. Причем, держись, трудовая у нее липовая, прописка — тоже.

— Ничего себе!

— Вот именно. Если б не Глебский и не этот взрыв, я бы подумал, что ее к нам внедрили с дальним прицелом. Тогда их волнения насчет пейджера и отпечатков на нем имеют особый смысл. По ним бы мы ее мигом определили, если прошлое есть. Так что тебе и тут повезло: имею задание копать насчет Мицуписи до упора.

— Это здорово. Мне сейчас помощь профессионала — как манна небесная. Никак не могу понять связь между собой и Панкратовой. С точки зрения Глебского.

— Ты сколько ради нее суетилась? А он затаил на нее зло. Вот и не хотел, чтобы ты помогала ей найти хорошую работу.

— Брось. Это ж как надо ненавидеть, чтобы пойти на такие хлопоты и расходы?! Тут же не только Мицуписе платили. Еще слежка, еще взлом квартиры. Да еще этот взрыв и адвокат! Куча денег и народу.

— Эх, Надежда. В ненависти жуткая энергия, — уныло покачал головой сыщик. — Если бы он просто хотел досадить твоей подруге, то при таких деньгах, имея столько помощников, он бы ее запросто придавил, не связываясь с тобой. Подорвал, например. А тут все с чувством, с толком, с расстановкой. Накал эмоций чувствуется. Знаешь, сумасшедших среди нас, по-моему, гораздо больше, чем принято думать. Сынок папу с мамой ради денег убивает, пилит на кусочки — это что? А его признают вменяемым. И-эх, житуха. Ладно, поищу, и посмотрим. Ты, главное, сама поосторожнее. Но ты уверена, что страховка к взрыву отношения не имеет?

— Да успокойся: чисто тут, чисто.

И только когда уже выходила на улицу, до Кузнецовой дошло, почему Выприцкий так пытал ее про страховку. Он, выходит, не хуже Апээна чувствовал, что она недоговаривает. Она сама забыла, а он — почуял. Да, машину она не застраховала. Зато была застрахована сама. На сто тысяч долларов. Если она сейчас возьмет больничный по поводу, допустим, сотрясения мозга, то за каждый день нетрудоспособности ей будет капать недурственный процент.

Мало ей хлопот, так теперь еще надо выбирать: что ей нужнее — деньги или нервы? Нервы, конечно. Наследниками в полисе Кузнецовой значились ее родители. Ей только не хватало, чтобы их начали проверять на случай причастности к взрыву.

Увидев председательницу дачного кооператива — женщину невысокую, саму себя шире, с круглым лицом, с ломкими от перекиси кудельками волос, Кузнецова сразу уловила, что человек та деловой. Полина Николаевна из тех простых в общении людей, которые возможность подзаработать не упускают. И разговор с ней Надежда вела по существу. Предложила пятую часть комиссионных от тех договоров, которые заключит с ее помощью. Сторговались на трети комиссионных, которую Полина Николаевна получит за существенную экономию времени Кузнецовой. Она сама обзванивала тех, кто способен сообразить: никакие сторожа не компенсируют убытка. Дачи в Подмосковье разоряют и жгут почем зря. Люди страховаться не торопились.

И Кузнецовой пришлось намекнуть:

— Вас будут внимательнее слушать, если вы сами свою «дачурку» застрахуете. Тогда начинать разговор станете так: «Я вот о себе позаботилась, но тут вспомнила и о вас…»

Идея была воспринята, и после этого беседы пошли с двадцатипроцентной эффективностью.

Когда Полина Николаевна дозвонилась до супруги Глебского, время уже шло к ночи. Так что о встрече с ней условились на завтрашний вечер.

Наталья Владимировна Глебская оказалась женщиной суровой на вид, но простецкой характером. Не дама, а прораб: стрижка короткая, за ухом карандаш, на лице ноль косметики, невысока, жилиста, с голосиной сиплым и мощным, способным перекрыть рев бульдозера и лязг экскаватора. То, что звонок председательницы застал ее дома, оказалось удачей. Не без удовольствия став безработной, Наталья Владимировна реализовывала опыт инженера-строителя на своей даче.

Собственный «особняк» Кузнецовой на родительском участке пока не перерос фундамента тот случай, когда зарабатывание денег не оставляет времени, чтобы их тратить. Но благодаря этому фундаменту, общих тем для разговоров с Глебской у нее было достаточно.

Обстановка в квартире Глебских показалась Надежде слишком скромной. Мебель еще гэдээровская, никаких чудес ни от «Bosh», ни от «Siemens». Разговаривали на ходу: Наталья Владимировна сновала по квартире, споро выполняя одновременно кучу дел, а Надежда ходила следом. В процессе обсуждения рациональной планировки, преимуществ дерева перед кирпичом и бетоном Кузнецова поняла, что информация у завхоза Марии Давыдовны оказалась, мягко говоря, некачественной. Наталья Владимировна слишком хорошо знала своего супруга и слишком мало им дорожила, чтобы безоглядно ревновать его к сослуживицам.

Надежда на этот раз не упомянула о своем знакомстве с Тамарой. А интерес к мужу собеседницы объяснила сплетней, якобы услышанной от кого-то из снабсбытовских дачников. Будто бы муж Натальи Владимировны воспылал страстью к некой Некрасовой. Ради ее карьеры он, мол, даже выжил другую сотрудницу.

Это предположение хозяйку изрядно насмешило.

— Да хоть бы он, не будь дураком, ими хоть так занимался, — оповестил ее голосина всех в радиусе километра. — А то вообще никакой от него пользы предприятию. Все жду, когда его вытурят оттудова, но все держат почему-то.

Уча Надежду уму-разуму в области строительства, Наталья Владимировна прониклась к ней симпатией и достала к чаю коньячку. Под его воздействием ее голос стал мягче.

— Выкручиваемся, как можем. Вот свой дом доделаю и, наверное, продам. А сама, не будь дурой, другой начну. Участок уже знаю. Пока строга — землей пользуюсь, а по деньгам все равно выйдет достаточно больше, чем на любой службе. От мужика какой толк? Никакого. Почти. В последнее время и мой вроде что-то начал кумекать. Но он у меня лопух. Ему пообещали три тысячи баксов, чтоб помог кому-то подешевле купить свою контору, он и рад. Ради этого, кстати, не будь дурак, и ту бабу, о которой тебе напели всякую чушь, выживал. Ты варенье из морковки пробовала? Нет?! Ну ты воще. Щас… Вот, пробуй. Нет, ты большую ложку возьми. Ну как? Ага? То-то! С коньячком давай. Чтоб витамины, не будь дураки, прыгали. Эх, знаешь, какое было время? Я на одной девятиэтажке две дачи строила. А сейчас? Ты еще квартиру не сдала, а ее уже троим продали. Разным. Но по судам таскают — тебя. Оно мне надо? Материалы дорожают — жуть, не угонишься.

— А чего ваш-то? У них же в Госснабе всегда было с материалами хорошо.

— Так это когда было? Все разворовали, все. И ту бабу, которую он выжил, мне даже жалко было. Она там все пыталась чего-то сохранить. Кому это надо? Вот ее и выжили. У них же там было двадцать пять процентов госпакета. А она, зануда такая, все себе считала, что почем. При ней смухлевать с аукционом — никак. Вот и выжили. И мой, куда конь с копытом, сунулся, дурак.

— Ну почему вы так? Он же, выходит, тоже для дома.

— Да ну! — Наталья Владимировна твердой рукой разлила когда-то дефицитную «Плиску» и дополнила со смутной печалью: — Боюсь, не к добру это. Они ему, не будь дураки, кроме денег, еще и мобильник презентовали. Для оперативности. На кой это? А перед праздником он приволокся аж белый. Но хвастался, не будь дурак, что ухватил удачу. Что, мол, теперь мы заживем. Я уж не знаю, что и думать. Кто ж в командировки второго января едет? Раньше он не рыпался, спокойнее было как-то. Какие у него могут быть дела в Хохляндии?