Шло время — сколько времени? Никто не пытался узнать. Раньше часы растягивались неопределенностью и напряжением ожидания. Теперь уныние и подавленность приводили к тому же результату.

Этцвейн надеялся только на то, что Ифнесса не убили на равнине Лазурных Цветов, что тщеславие заставит его выполнить обещание и прислать помощь с Земли. У кочевников не осталось никакой надежды. Их охватила вялость отчаяния. Поодаль, напротив Этцвейна, в узком промежутке между нарами лежала Руна Ивовая Прядь. Заметив ее профиль, Этцвейн почувствовал внезапный прилив теплоты. Он рискнул своей свободой и потерял ее, чтобы выглядеть в ее глазах отважным рыцарем. Таково было бы оскорбительное суждение землянина Ифнесса. Насколько оно справедливо? Этцвейн печально вздохнул: его побуждения были сложны, он сам не умел в них разобраться.

Каразан тяжело поднялся на ноги. Постояв неподвижно секунд десять, он потянулся, выворачивая огромные руки то в одну, то в другую сторону, поигрывая мышцами. Этцвейн встревожился — на лице гетмана появилось необычно спокойное и в то же время решительное выражение. Алулы наблюдали с безразличным любопытством. Этцвейн вскочил и громко позвал Каразана. Тот, казалось, не слышал. Этцвейн потряс гетмана за плечо — Каразан медленно обернулся. Широко открытые серые глаза ничего не выражали.

Другой кочевник встал и пробормотал Этцвейну на ухо: «Отойди. Он слышит зов смерти».

Еще один из алулов посоветовал: «К нему приставать опасно — он попрощался с жизнью. В конце концов, так лучше всего и для него, и для всех нас».

«Неправда! — закричал Этцвейн. — От мертвых никому нет никакой пользы. Каразан!» Он тряс гетмана за богатырские плечи: «Слушай! Ты меня слышишь? Если хочешь когда-нибудь еще раз увидеть озеро Ниор, слушай меня!» Ему показалось, что в глазах Каразана мелькнула искра понимания: «У нас есть надежда! Ифнесс жив — он найдет нас!»

Стоявший рядом кочевник с волнением спросил: «Ты на самом деле в это веришь?»

«Если бы вы знали Ифнесса, то не сомневались бы! Землянин неспособен признать поражение».

«Может быть, — отозвался кочевник. — Но как он нам поможет, если мы затеряемся на неизвестной планете далекой звезды?»

Из груди Каразана вырвался хриплый нечленораздельный звук. С трудом подбирая слова, гетман выдавил: «Как… как он нас найдет?»

«Не знаю, — признался Этцвейн. — Ноя никогда не потеряю надежду!»

Каразан сказал с укоризной, срывающимся голосом: «Глупо говорить о надежде! Напрасно ты меня будил — я слышал боевой клич смерти».

«Ты не трус, ты обязан надеяться! — настаивал Этцвейн. — Умирать легко, жить трудно».

Каразан не ответил. Он снова уселся на пол, потом растянулся во весь рост и заснул. Другие алулы переговаривались вполголоса, недружелюбно поглядывая на Этцвейна. То, что он прервал исступление «слышащего зов смерти», явно пришлось им не по душе… Этцвейн вернулся на прежнее место и скоро уснул.

Алулы вели себя враждебно. Кочевники демонстративно игнорировали Этцвейна и говорили друг с другом так, чтобы он не мог расслышать. Каразан, видимо, не разделял чувства бойцов. Он сидел поодаль от всех, то наматывая на пальцы, то разматывая плеть-нагайку со свинцовым грузилом на конце.

Примерно через сутки Этцвейн, дремавший на полу, внезапно проснулся. Вокруг него стояли три кочевника — Чернявый Хуланик, Красавчик Файро и Ганим Шиповатый Сук. В руках Ганима была веревка. Этцвейн приподнялся и сел с лучевым пистолетом наготове. Он вспомнил Хозмана Хриплого и его вывалившийся язык. Алулы молча сделали вид, что идут по своим делам.

Этцвейн поразмышлял несколько секунд и подсел к Кара- зану: «Твои люди хотели удавить меня во сне».

Каразан многозначительно кивнул, продолжая вертеть плеткой.

«Почему?»

Сначала казалось, что гетман не ответит. Помолчав, он произнес с некоторым усилием: «Без причины. Просто они не прочь кого-нибудь убить и выбрали тебя. Своего рода игра».

«Я в эти игры не играю! — резко и холодно заявил Этцвейн. — Пусть забавляются в своей теплой компании. Прикажи им оставить меня в покое».

Каразан вяло пожал плечами: «Какая разница?»

«Тебе все равно, разумеется. Для меня, однако, это имеет большое значение».

Каразан снова пожал плечами, наматывая и разматывая плеть.

Ситуация заставляла задуматься. У Этцвейна было лучевое оружие. Его могли убить только во сне — вероятно, не с первой попытки, может быть, даже не со второй. Алулы играют с ним, стараются довести до нервного срыва. Зачем? От скуки. Подлое развлечение, спорт варваров. Можно ли назвать такую забаву жестокой? С точки зрения кочевников жизнь чужака Этцвейна стоила не больше жизни чумпы, пойманной на потеху племени.

Напрашивались несколько вариантов. Он мог перестрелять своих мучителей, раз и навсегда положив конец всей истории. Такое решение не вполне удовлетворяло Этцвейна. Даже если асутры не конфискуют лучевой пистолет, игра будет продолжаться с пущим ожесточением — каждый из алулов будет ждать первой возможности подкрасться к нему, пока он спит.

Этцвейн встал и неторопливо пошел к выходу из трюма, притворяясь, что направляется к отхожему месту. По пути он невольно остановил взгляд на неподвижно спящей Руне Ивовой Пряди — теперь она казалась не столь привлекательной, как раньше. В конце концов дочь варваров-кочевников была ничем не лучше своих соплеменников… Не доходя до выхода, Этцвейн повернул к подсобному помещению, где хранились мешки с зерновыми лепешками и баки с водой. Остановившись в проходе, он обернулся. Кочевники вызывающе смотрели ему вслед. Мрачно улыбаясь, Этцвейн подтащил ко входу в помещение большой мешок с мукой и уселся на него. Алулы внимательно наблюдали, не выражая никаких чувств. Этцвейн встал, взял сухую зерновую лепешку, налил себе кружку воды. Снова усевшись на ящик, он стал жевать лепешку, запивая водой — и заметил, что несколько кочевников инстинктивно облизали губы. Как по команде, все они отвернулись и нарочито притворились, что засыпают.

Каразан спокойно смотрел на Этцвейна, хотя его благородный высокий лоб неодобрительно наморщился. Этцвейн игнорировал гетмана. Что, если Каразану захочется есть и пить? На этот счет Этцвейн не принял окончательного решения — скорее всего, он не отказался бы выдать гетману лепешку-другую.

После некоторого размышления Этцвейн передвинул импровизированное сиденье поглубже в полутемную кладовую — туда, где в него труднее было бы попасть брошенным ножом. Таким образом предотвращалась самая очевидная опасность. Вскоре, однако, не удовлетворившись организацией обороны, Этцвейн сложил из мешков целую баррикаду — за ней он мог прятаться от посторонних глаз, продолжая наблюдение.

Не выспавшийся Этцвейн сидел и ждал. Глаза его слипались, голова опускалась на грудь… Вскинув голову, чтобы проснуться, он заметил тихо кравшегося к кладовой кочевника.

«Еще два шага, и ты умрешь!» — предупредил его Этцвейн.

Лазутчик сразу остановился, выпрямился: «Почему я не могу налить себе воды? Я не участвую в травле».

«Ты ничего не сделал для того, чтобы остановить троих, собиравшихся меня задушить. Голодай, умирай от жажды в их компании — пока они не умрут».

«Это несправедливо! Ты нарушаешь наши обычаи!»

«Вполне справедливо. Охота есть охота, только теперь охотник — я. Ты напьешься только тогда, когда умрут Красавчик Файро, Ганим Шиповатый Сук и Чернявый Хуланик».

Изнывающий от жажды кочевник отвернулся и медленно отошел. Каразан громко произнес: «Стыдно не дать человеку напиться!»

«Стыдно должно быть тебе! — отозвался Этцвейн. — Если бы ты вмешался вовремя, все могли бы есть и пить вдоволь».

Поднявшись на ноги, гетман прищурился, глядя на вход в кладовую. На мгновение он стал напоминать прежнего Каразана, но тут же опустил плечи и поник: «Верно. Я не распорядился. Какой смысл заботиться об одной жизни, когда мы все обречены?»

«Можешь не беспокоиться, теперь я сам о себе позабочусь, — ответил Этцвейн. — Начинается новая травля. Добыча — Файро, Ганим, Хуланик».