На год раньше срока становится на старт завод большой химии. Закончено строительство, идет к концу монтаж механизмов. Завод похож сейчас на большой оркестр перед началом концерта. Еще нестройно звучат инструменты, пробуют голоса скрипки, но зал наполняется людьми, и капельмейстер торопит оркестрантов. Как большой оркестр, слаженно и гармонично должен работать большой завод. Тончайшие химические процессы будут идти на земле и под землей, в огромных баках и аппаратах.

В первый цех поступят грубые листы целлюлозы, извлеченные из бревен, в другом конце завода через золотое, платиновое или танталовое ситечко будет процеживаться тончайшая паутина волокон, тех самых волокон, что носили два года в замасленной спецовке монтажники, бетонщики, штукатуры.

Одним из самых крупных производителей искусственного волокна будет завод, выросший на Оке. Часть своей продукции даст он текстильным фабрикам. Уже приехали на завод те, кому управлять машинами. У них праздник будет в мае, когда после настройки, наладки завода пойдет волокно.

^{Рязанская область. 11 марта 1960 г.}

В конце августа, когда потянулись к югу птичьи стаи, в открытую форточку нового дома в Москве залетели две странные птицы. Утром для них открыли окно — переночевали, теперь летите! Но птицам, видно, понравился большой пятиэтажный дом в Кожуховском переулке. Вечером в форточке опять раздалось хлопанье крыльев, и гости появились снова. А утром они неожиданно начали таскать в комнату прутики и травинки.

— Эге, да они зимовать собираются, и не как-нибудь, а в «своем доме», — сказал Иван Михайлович Молодкин и велел дочери принести в комнату «строительного материала».

Две лесные горлицы, отбившиеся, видно, от стаи, не теряли времени даром. Через несколько дней на старых часах появилось гнездо. И горлинки, совсем как весной, начали петь любовные серенады. Только стукнут часы семь раз, только засинеет окно после ночи, а в комнате уже начинается: «Тур! Тур!»

На дворе дожди, первый снег повалил, а в квартире весна — в гнезде над часами появились два маленьких яичка.

Однажды утром яйца треснули, и из гнезда выглянули два беспомощных розовых существа. Росли птенцы быстро. Но один заболел какой-то детской болезнью и протянул лапки. Вся забота родителей доставалась теперь одному.

В один прекрасный день птенец почувствовал себя взрослым. Он выбрался на край гнезда и после некоторого раздумья совершил первый беспосадочный перелет: часы — спинка кровати. Потом он отважился слетать «на край света» — на спинку стула. Удачи окрыляют. Отвернулись как-то родители, и птенец пустился в «межпланетный рейс»: пырь в форточку — и был таков.

На дворе было тепло в этот день. Иван Михайлович и Галя долго искали безумца. Вывесили даже объявление в подъезде: «Кто увидит горлинку (далее следовали приметы), просьба доставить в квартиру № 16».

Осиротели родители. Но скоро в гнезде над часами опять появились два птенца. Эти оба не перенесли болезни…

Однажды Галя заметила, как старые горлинки жадно клевали столетник. «Может, витамины нужны птенцам?» — Иван Михайлович принес листики петрушки. Горлинки с жадностью набросились на зеленое крошево. Соком петрушки спрыснули пшенную кашицу, перетерли ее и дали птенцам… Одного удалось спасти от странной болезни. Он вырос и теперь совершает регулярные рейсы по комнате наравне с родителями. А родители решили продолжить птичий род.

Для этих новорожденных Галя сразу организовала «спецпитание». Три раза в день в широкие клювы вкладывалась кашица с соком петрушки и рыбьим жиром. Эксперимент удался.

Птенцы выросли крепкими. Сейчас в квартире Молодкиных уже тесно от пяти зимних квартирантов — летают вовсю. Лесные обитатели, которым в зимнее время положено быть в теплых краях, благополучно перезимовали в Кожуховском переулке Москвы.

_{Фото автора. 16 марта 1960 г.}

Я с с любопытством оглядел топор.

— При Петре ковался?

Старик уловил недоверие. Он взял топор, вытер рубахой ржавые пятна.

— В музей сдавать не собираюсь… А вам не грех поспрошать людей, что за село наше такое… Лодка-то хороша в ходу?

Я похвалил лодку.

— То-то же, — сказал старик. — Полюбопытствуй насчет села… Ну пошли, Витек!

Старик смахнул щепки со штанов, соскреб ногтем лепешки ила. Белоголовый мальчишка спрятал в осоку весло, как заправский плотник, кинул топор на руку. Оставляя следы босых ног на песке, дед и внук пошли берегом в село…

Припоминаю сейчас все подробности этой июньской встречи. Помню утро, тихое и ласковое. На «окуневом месте» с дуба падали капли ночного дождя. От травы — пар. Весь луг у воды дымился теплым сырым туманом. Лучшей «зари» удильщик не пожелает. Клева, однако, не было. Я сменил десяток «верных мест» — хоть бы что!

— Как отрубило, — сказал мой сосед Федор-горбун и захлопал веслами к дому.

Горбун в этих местах почитается рыбным профессором. Уж если у него «отрубило»…

Я смотал удочки и приготовился поднять со дна камень, служивший якорем.

— Уры-ык!..

— Если уж делать лодку, то чтоб лебедем шла.

Едва не задев удилище, над водой пронеслась большая серая птица.

Я давно знал: в лозняке за Кривошейкой есть у цапли гнездо. Иногда удавалось видеть, как голенастая птица караулит лягушек.

Кто-то потревожил цаплю. Она жалобно кричала и делала круги над мысом. Появились вороны, березовые ласточки, воробьи. Они комьями кидались сверху на серую неповоротливую птицу. Неистовый гвалт стоял у речки. Цапля по-прежнему делала круги…

— Кто тут? — окликнул я, раздвигая осоку.

На траве сидел безбородый старик в красной полинявшей рубахе, в старой, с поломанным козырьком кепке. Тут же, на поляне, сидели два косаря, сыновья деда.

— Аль самому лезть? — сказал старик с укоризной и поглядел на сыновей. — Михаил!..

Младший зашвырнул в реку цигарку и взялся за косу.

— Дался тебе, батя, этот ржавый обух. — Второй сын стал раздеваться, но, попробовав ногой воду, снова сел на траву.

— Не полезу. На кой он сдался! Вон новый топор бери…

Старик махнул рукой.

— Витюшка!.. Витюшка-а! — позвал он.

Минут через пять реку переплыл белобрысый мальчишка лет двенадцати.

— Топор уронил, Витек… Надо же дураку старому было взять… — Старик был искренне огорчен и расстроен.

Я скинул штаны и вместе с Витькой принялся нырять у осоки. Сыновьям стало неловко.

Они поклали косы и тоже полезли в воду. Глубина была изрядная. Мы трое быстро выдохлись, а Витька не переставал нырять и через час кинул на песок действительно никчемный на вид старый топоришко…

* * *

Март. Вчера небо и снег были синими. Сегодня опять по-зимнему кружится метель. Опять облака и ветер. Но это уже не та сплошная пелена, что была две недели назад. Все чаще мелькает солнце в разрывах, клочок синевы вдруг проглянул… И опять облака, тяжелые и торопливые. Они — как отголоски далекой битвы, которая началась уже где-то за горизонтом.

Сдает зима. В затишье орут воробьи.

На окне в бутылке расцвели красноватые прутики вербы. Эту неделю я все чаще поглядываю на рюкзак. Мой старый спутник! Ему надоело висеть на гвозде. Он хочет, чтобы я пришил к нему потерянную летом пряжку и уже теперь положил на дно упругие мотки лесок, крючки, патронташ. Он очень стосковался по солнцу, обмяк, отсырел. Летом тонул однажды этот старый рюкзак, солнце выжгло на боках у него белесые пятна. Тяжело приходилось бедняге. Когда я осенью вешал его на гвоздь, он, кажется, был доволен — сколько же мотаться! А теперь, услыхав воробьиную драку на улице, затосковал, запросился с гвоздя старый бродяга. Ничего, дружище, теперь уж недолго ждать… Я засыпаю под свист метели.