Видели лисицу, ошалелого, не залегшего на зиму енота видели, а рогач опять увел семью невредимой. Теперь выслеживать лосей бесполезно. Шарахаются от малейшего звука. Ищем новый след. Это не такое уж простое дело. Только к вечеру у болотной лужи разглядели полынью и свежий наброд. Лось пил, проломив копытами тонкий лед. Рядом виднелись еще два следа. Может, прежние наши знакомые, а может, другая семья запивала обед водою. На этот раз прошусь со «старшим» по следу.

У Владимира Сергеевича отличное трехствольное ружье и опыт бывалого следопыта. Он не идет по следу. Он чутьем угадывает, куда могли повернуть звери, и идет напрямик. Я иду сзади. От неумелой ходьбы хрустят ветки под ногами. Сергеич то и дело оборачивается, делает злое лицо и грозит кулаком. Стараюсь идти на цыпочках. Наконец «старшой» замирает у елки. По его позе догадываюсь: увидел!

От частого осинника рябит в глазах. Все-таки различаю три темные фигуры. У самца седая шерсть на шее, могучие рога. Он уже почуял недоброе, вытянул шею, прислушивается. Но он не знает, откуда опасность, он еще не видит нас. Как хочется сфотографировать, но далеко и слишком част осинник. Мой «выстрел» не достанет. Зато Сергеич осторожно присел на колено. Видно, как он снял колпачок с оптического прицела, протер очки…

— Он только что здесь прошел…

Лосиха с теленком метнулись и, ломая кусты, понеслись в глубь зарослей, а рогач не побежал. Секунду он стоял, повернув к нам голову, потом сделал угрожающий шаг в сторону обидчиков… «Промахнулись», — мелькнула радостная мысль. Но нет, хорошее ружье у Сергеича и глаз верный. Рогач судорожно рванулся в нашу сторону и упал.

Сложные чувства испытывает у поверженной лесной добычи. Все, что было до выстрела, было красиво, захватывало, будоражило. Теперь же я с сожалением глядел на лося. Как красив был он три минуты назад!.. Я поделился этой мыслью с Сергеичем.

— И у меня так же, — сказал он, разряжая ружье, — всю жизнь так. Но охота есть охота. Страсть как люблю охоту.

_{Фото автора. Тамбовская область.}

 _{3 декабря 1959 г.}

Дядя Женя! Дядя Женя приехал!

Ребятишки воробьями сыпались с лестницы и повисали на крепких плечах солдата. Не утихая, воробьиная стая покатилась в дом и увлекла за собой солдата.

Гостинец у солдата скромный. Кулек с конфетами опустошился мигом.

— Дядя Женя, теперь с нами обедать! Раздевайтесь!

Кто-то, подтягиваясь на носках, вешает тяжелую солдатскую шинель, кто-то примеряет шапку…

Я вспомнил свое детство. Вспомнил, как возвращался с работы отец и мы с братьями так же вот повисали у него на плечах, лезли в железный помятый сундучок за гостинцами, примеряли пахнущую мазутом шапку. У этих же ребятишек нет отцов и матерей нет. Они растут в детском доме. Я не услышал тут ни одной жалобы, ни одного печального лица не увидел. Хорошо живут ребятишки — крепкая одежда, хороший стол, школа рядом.

— Дяде Жене — три компота! Чур три! Чур три! — ребятишки, дружно хлопая в ладоши, заставляют солдата опорожнить стаканы.

Хорошо живут ребятишки. Недостает им, пожалуй, только… Я опять вспомнил отца, вспомнил его ласковую шершавую руку. Он проводил рукой по нашим вихрам и спрашивал всегда одно и то же: «Ну, чем хвастаться будете?»

— Ну, хвалитесь, — услышал я от солдата. Он потрепал рукой чью-то русую голову, кого-то посадил на колени…

Много у солдата ласки. Много хороших слов сбереглось за долгую службу. Кому сказать их?

Вот и приходит солдат, Евгений Воробьев, в этот чистый домик, где прямо у калитки попадешь в ребячий плен.

— Наши ребята шефствуют над детским домом, — сказал командир и сам же поправился, — слово «шефствуют», пожалуй, даже не подходит.

Казенное все-таки слово, без тепла. А наши ребята тепло как раз и приносят…

Очень нужно человеческое тепло в доме, где дети не знают матери и отца. Солдаты научили ребятишек песням, научили держать в руках гармошку, научили мастерить, выстукивать каблуками пляски. Хорошо! Но не в этом главное, главное в том, что…

— Витя, веди себя хорошо, а то придется дяде Жене… — сказала при мне воспитательница расшалившемуся мальчишке.

Так же вот говорят матери: «Ты смотри мне, а то отцу скажу».

Каждую субботу и воскресенье приезжают солдаты в дом с голубой калиткой. Тогда особенно ярко горят окна, особенно звонко стучат каблуки. И чисто мужские разговоры случаются при этих встречах:

— Ты что же, без пуговиц ходишь?.. Сам, только сам пришей…

— Тройка?! Да если б я на тройку на ученьях стрелял, меня б и на час к вам не пустили…

— Тройка?! Да ты знаешь, если б я на три на ученьях стрелял, меня бы к вам и на час не пустили…

Большое отцовское сердце, отцовскую требовательность и ласку приносят солдаты в дом с голубой калиткой.

— У нас не один только Евгений отдает «увольнительный» день ребятишкам. Может, и других назовете? — сказал командир на прощание.

Делаю это с удовольствием. Евгений Воробьев, Юрий Мерзляков, Виктор Егоркин, Евгений Волков, десять других солдат Н-ского подразделения попали в хороший, почетный плен к ребятишкам.

_{Фото автора. Кирсанов Тамбовской области.}

 _{5 декабря 1959 г.}

Полночь… Гаснут огни в маленьком городке. Только от нашего окошка стелется поперек улицы свет.

— Вот ключи, вот печать, вот книжка с адресами…

Нас трое в маленькой комнате. Только что отшумела конференция. Только что выбрали нового секретаря. Мы трое, не сговариваясь, остались в маленькой комнате. Бывший секретарь Валерий Надеждин кидает в печку сосновые поленья. Они горят с шумом и треском. На колени из открытой дверцы прыгают искры, комната наполняется теплой музыкой.

— Вот так же шесть лет назад в первую командировку я сидел у печки. — Валерий поймал, попестал в руках уголек. — Вот такой же мороз был. Ночевал в сельсовете. Всю ночь пекли со стариком сторожем картошку. Всю ночь я глядел на огонь и думал. В село я приехал на комсомольское собрание. Прочел там лекцию — о культурно-массовой работе, кажется…

«Вопросы будут?» — спросил председатель. Все долго молчали, потом поднялся парень. Подышал на руки: «А как насчет трудодня в этом году, неужели опять палец сосать?.. Надо бы тебя, секретарь, на ночлег пригласить, а я не приглашу. Не приглашу потому, что нечем угостить».

На парня зашикали. Он огрызнулся: «А чего мне стесняться? Запиши фамилию, секретарь, если хочешь: Худяков. Комсомолец. Рядовой колхозник. А на вопрос все же ответь…»

Я не мог ответить.

Ночевать парень все-таки позвал, но я отказался. Всю ночь пек картошку в сельсоветской печке и думал, как работать буду, сколько таких вот трудных вопросов встанет… Это было в пятьдесят третьем. Еще до сентябрьского Пленума.

Валерий подкидывает в печку поленья, барбанит пальцами по певучей жестяной дверке.

— На конференции видели парня с чубом?..

Да, тот, что райком честил… Это и есть Анатолий Худяков. Друзьями стали. Хороший парень!

Недавно в партию принимали. Позвонил: «Приезжай на собрание». Выходим из правления вечером, взял за пуговицу: «Ну, уж теперь, секретарь, не отпущу — ко мне ночевать».

Новый дом построил Анатолий Худяков.

В доме — дай бог каждому так жить. «На свадьбу, — говорит, — полтораста человек позову…»

Много новых домов построено в Хмелинке. Много свадеб сыграно за шесть лет.

О Худякове я рассказал, как о старом знакомом. Коммунист, рядовой колхозник. Впрочем, теперь, кажется, нет. У них там новая ферма построена — его заведовать ставят…