Оуэн услышал рыдания ещё до того, как добрался до клеток.
Он остановился, не сворачивая за угол, чтобы она не увидела. Не то чтобы он любил слушать, как женщины плачут, – хотя этого на его долю выпало явно больше положенного с тех пор, как он потерял девственность в школьном чулане, когда ему было пятнадцать, – скорее он не хотел видеть, как выглядит любая девушка, когда она так горько плачет. Рыдания были мучительными, тяжёлыми, и подобный плач, насколько он знал по своему опыту, обычно шёл в комплекте с соплями, растрёпанными волосами и общей потерей чувства собственного достоинства. Ему нравились аккуратные и опрятные женщины; по крайней мере, вне спальни.
Поняв, что она не собирается прекращать плакать, Оуэн шаркнул ногой по полу. Она не услышала или, даже если услышала, не ответила, поэтому он повторил это движение ещё несколько раз.
Наконец рыдания стихли, и через несколько секунд, за которые Оуэн представил, как она торопливо вытирает лицо, высокий, испуганный голос произнёс:
— Здесь кто-то есть? Привет?
Он беспечно вышел из-за угла, как будто ничего не произошло. Она была в третьей в ряду клетке: девушка со светлыми волосами, теперь спутанными, и пятнистым от слёз лицом с потёками туши для ресниц. До сих пор, хотя она пыталась вытереться. У неё в руках по-прежнему была зажата салфетка. У её ног в беспорядке валялись кусочки картона. У Оуэна появилось ощущение, что это всё, что осталось от коробок с пиццей, которые были сложены в её камере раньше.
— Привет, Марианна, — сказал он.
— Кажется, все знают моё имя, — ответила она. — Но я не знаю, кто все остальные.
— Я Оуэн. Я – доктор.
Она придвинулась ближе к прозрачному барьеру, отделявшему камеру от коридора.
— Я больна? И поэтому я здесь? Я не помню.
— Это изолятор. Мы считаем, что вы можете быть заражены инфекционным заболеванием.
Её это не убедило.
— Это больше похоже на тюремную камеру. На очень старую камеру.
— А. Эта часть больницы была закрыта. Мы опять открыли её из-за эпидемии.
— Но я думала, что меня усыпили. Человек, который был здесь раньше, сказал, что кто-то добавил лекарство в мой напиток.
— Да, это правда, — сказал Оуэн, торопливо соображая. — Но мы думаем, что тот, кто добавил в ваш напиток снотворное, был заражён тропической инфекцией. — Он напряг мозги, пытаясь вспомнить название какой-нибудь редкой болезни, вроде тех, о которых пишет «GQ»[48], публикуя жуткие цветные фотографии под заголовком «10 болезней, которые вы в самом деле не хотели бы подцепить». — Это называется «лихорадка провинции Тапанули»[49]. Никогда раньше не встречалась в Великобритании. Мы изолируем всех, с кем контактировал этот парень, до тех пор, пока не обследуем их.
— Поэтому я всё время хочу есть? Это один из симптомов?
— Послушайте, — заверил её Оуэн, — возможно, вы здоровы, но мы должны убедиться в этом. Если мы ошибаемся, ситуация может стать такой, что птичий грипп покажется шуткой.
— Птичий грипп и был шуткой. Не было такой болезни.
— Ага, но если бы была, это было бы действительно серьёзно.
Он глубоко вздохнул. Эта девушка была не из тех, с кем он обычно мог хорошо проводить время в центре Кардиффа. Очень живая. Если бы он встретил её в баре, ему захотелось бы поболтать с ней и подвезти её домой. Ну, к ней домой.
— Послушайте, вы знаете, сколько людей умерло от гриппа во время большой пандемии в четырнадцатом веке?
— Извините, я фигово знаю историю, — сказала она. — Но хорошо разбираюсь в биологии.
— Я уверен. Двадцать пять миллионов. Около трети населения Европы на тот момент. Эти заболевания распространяются быстрее, чем рингтоны «Crazy Frog», если вовремя их не диагностировать.
— И вы этим занимаетесь? — Она смерила его взглядом с головы до ног. — Вы не слишком молоды, чтобы быть доктором?
— А вы не слишком молоды, чтобы болтаться по барам и принимать напитки от незнакомцев?
— Один – один. — Она шмыгнула носом. — Так что я могу сделать, чтобы помочь?
Кроме торчания здесь, в холоде и сырости?
— Я должен провести осмотр, но не могу пойти в… отделение… с вами.
— Ладно. — Она начала расстёгивать блузку. — Вы хотите, чтобы я разделась полностью?
— Да. Нет! — Оуэн сделал глубокий вдох. Хотя искушение было велико, если бы Джек поймал его раздевающим девушку в камере, его бы вышвырнули пинком под зад. Когда это произошло в последний раз, всё обернулось довольно плохо; он больше не сумел бы выкрутиться. — Нет, у меня есть что-то вроде сканера. Если я передам вам его через дверцу для подачи пищи, вы сможете провести им по своему телу. Я запишу показания, которые позднее смогу проанализировать.
— И он будет работать через одежду? Я не против раздеться. В конце концов, вы врач.
Господи, помоги ему.
— Да, он будет работать через одежду. Вам не придётся ничего снимать с себя. — Хотя, чуть не сказал он, если тебе так будет удобнее…
Оуэн сунул руку в карман и вытащил свой бекаранский сканер – прибор для глубокого сканирования тканей: тонкий и прямоугольный, с расположенной вдоль одного края линзой. По сути, это был ультразвуковой генератор и датчик, но Тошико модифицировала его, переконфигурировав устройство так, чтобы его показания отправлялись по беспроводной сети непосредственно на компьютер Оуэна. Хотя по большому счёту ему было всё равно, как именно этот прибор работает. Насколько он, или любой другой врач, был заинтересован, это подпадало под общий заголовок «глядоскоп» – устройство, которое позволяло ему глянуть на чьё-нибудь тело. Чем бы ни было это «глянуть». Что-то такое говорил его папа, вроде: «Я только гляну на ту стиральную машину». Может быть, Джек знал, откуда пошло это слово. Он хорошо разбирался в старых словах.
Оуэн опустился на колени и просунул прибор сквозь отверстие в нижней части двери, через которое, очевидно, ей передали и пиццу.
— Вот. Он уже включён. Просто осторожно води им поверх одежды, как можно ближе к коже. Попробуй и убедись, что ты ничего не пропустила.
— Ладно. — Она поколебалась. — Слушайте, я не хочу показаться придирчивой, но если это изолятор, и если я могу быть заражена чем-то ужасным, почем вы оставляете дверцу для еды открытой? И для чего эти вентиляционные дырки в стекле?
Господи Иисусе. Ему действительно следовало поработать над этим.
— Избыточное давление в коридоре, — сказал он с максимальной уверенностью, какую только смог изобразить. — Потоки воздуха проникают в… палату… но не из неё. Поэтому я в безопасности.
— Приступим, — с волнением произнесла она. Держа устройство чуть выше живота, она начала перемещать его по своему телу.
Окислившийся металл.
Этот запах был первым, что ощутила Гвен, открыв дверь квартиры. Окислившийся, раскалённый металл, как гараж, где детали автомобилей свариваются вместе.
Она знала этот запах. Теперь он стал ей как будто старым другом. Впервые он пощекотал её ноздри в три часа утра в одном из домов в Бьюттауне, где пожилой мужчина спокойно распилил ножовкой своё левое запястье – до кости и дальше. Гвен не видела тела — тогда она была слишком молода для этого, поэтому она просто стояла в дверях, не давая входить никому, кроме полицейских и коронера, но она помнила запах, стекающий вниз по лестнице, и каждый раз, когда она чувствовала его теперь, она мысленно возвращалась туда, где она стояла у подножия той не покрытой ковром лестницы, слушая, как её коллеги пытаются отлепить тело старика от ванны. В следующий раз она ощутила это в одном из незаконно заселённых домов в Эли, когда обдолбанный парень ударил её ладонью по носу, пытаясь проскочить мимо. Кровотечение остановилось только через десять минут, оставив её губы и подбородок тёмно-красными и липкими, но и на следующий день она ощущала во рту тот металлический привкус. А потом это случалось так часто, что невозможно перечислить все случаи. Места были разными, причина – всегда одна и та же.
Гвен узнавала кровь по запаху.
— Рис? — закричала она, хлопая дверью и вбегая в прихожую. — Что случилось?
Даже не слушая ответ, она бросилась в гостиную. Риса там не было, но Люси скрючилась на полу, спиной к дивану. Её алебастрово-бледный лоб был сильно перепачкан кровью. Ковёр у её ног тоже был забрызган кровью.