Бенджамин очутился вне всего, он парил в пустоте — вне чувств, вне стремлений, вне мировоззрения и оценки происходящего. Нора вот металась по клетке, точно искала способ выбраться, а Бен сидел в углу, полулежа, тихо кашляя из-за боли в спине — кажется, легкие тоже отбили немного. Не верилось, что в таком состоянии реально выбраться.

Чернильной кляксой расплывалось отчаяние по исчерканному пергаменту души. Бен просто ждал своей смерти, а после нее уже ничего не важно. Лишь бы перетерпеть. Впрочем, выбора ему не оставили. Никто не желает мучений, но палачи никогда не спрашивают.

Из состояния, близкого к трансу, вывела тень, метнувшаяся к прутьям:

— Очухался?

Ваас. Явился, не запылился. Скакал обезьяной вокруг темницы. Страха перед ним не осталось, только отвращение и ненависть. Страх есть только у людей, которые могут что-то потерять, когда есть выбор между плохим вариантом и очень плохим. А Бенджамин почти смеялся в лицо этой неотесанной горилле: вот он весь, в плену, уже знает наизусть все возможные казни, уже не дорожит последними часами своего истерзанного тела. Смерть не так уж страшна. Боли боятся, но она заканчивается, а в какой-то момент сознание уводит от нее в сумасшествие, и тоже не слишком страшно. Но так повторял себе обреченный человек, каждой клеткой кожи испытывая хлад прикосновений костлявой старухи. А рядом Нора зажимала рот, чтобы не закричать, но глаза ее тоже метали молнии. Они оба не собирались сдаваться или ломаться. Умирать — так не унижаться. Ваас криво ухмылялся им в ответ, особенно буравя взглядом Бена, точно намереваясь прожечь насквозь, говоря:

— Слушай сюда, м***ла! Сейчас ты становишься подопытным кроликом, — Ваас развел руками. — Ты же сам резал лягушек, пытал мышей. Что такого? — в уродливом оскале блеснули его крепкие зубы хищника. — Прими простую истину, брат: ты тоже подопытная мышь, ***ная крыса, над которой ставят эксперименты, — пират лениво потянулся, вращая плечами, указывая пальцами, словно пистолетами, на пленников. — И я не первый. На нас каждый день кто-то ставит катастрофический эксперимент. ***ый эксперимент! Но не суть… — Ваас куда-то дернулся, едва не обернувшись вокруг своей оси. — Не-не-не, я серьезно! Мы все крысы, но ты — главная крыса, мелкая, пронырливая, *** крыса! — затем главарь отошел от клетки, подзывая своих пиратов. — Приковывай его, парни! Живее, м***чье!

— Нора… Если я не выживу… Нора, — бормотал Бен, судорожно понимая, что если он погибнет, его Нора, по давним обещаниям главаря, станет общей… Просить девушку убить себя Бен не мог. А Ваас как будто ждал такой сцены, ядовито насмехаясь, подскакивая к клетке, следя за тем, как менялось выражение лица доктора с безразлично фаталистического на трусливо паническое:

— Как это трогательно! Еще не хватает тонущего Титаника на заднем плане! — Ваас недовольно поморщился, снова пожимая плечами. — ***! Гип, ты сам все попортил, а теперь сокрушаешься. Чего тебе, ***, не хватало? Тебя уже почти уважали! — Ваас размахивал руками, как пропеллерами. – Вот! Вот! От стремления к большему теряют все. Жадность — порок, брат, знаешь, алчность тебя погубит, — усмехнулся мучитель. — Вернее, уже погубила. Свобода? Да брось, Гип! Где ты видел свободу? Вы все, ***, живете в клетке. Нет, приятель, ты нелеп в своем прощании, — пират присел на корточки, придвигаясь к женщине в клетке, негромко цокая языком с притворным сочувствием. — Нора, Нора… Смотри, на что тебя обрекает твой ненаглядный! Вот скажи, Нора, он подумал о тебе?

— Ваас, а не теряем ли мы время? — донесся знакомый голос. Из-за спины главаря показалась высоченная фигура-каланча виденного несколько раз снайпера. И он здесь. И он участвовал в этой вакханалии смерти. Впрочем, кто, как ни он? Умирающий, черный посланник погибели и разложения.

— Захлопись, Алвин! — взревел на него главарь, подскакивая, яростно глядя снизу-вверх, грозя мачете. — ***! Какого *** ты вечно возникаешь? То, что ты обречен, не значит, что ты бессмертен! Ну, все мы обречены, ок! Но *** тебе оторвать я могу всегда! Так что давай отсюда, у***ай! Ок?

— Ты е***ый, — покачал головой снайпер.

На стенах играли тени от свечей, придавая большее сходство пиратам с демонами из пекла. Кто знает, может, там у бесов не виллы в руках, а автоматы и обрезы? Все мыслимые пытки уже придумали и опробовали на собратьях люди или те, кто по ошибке носил человеческий облик. Бен видел множество раз, как рядовые пираты потрошили кого-то или мучили, а через пять минут могли с невозмутимым видом вернуться к картам или фильму. Сначала это шокировало, потом научился тоже абстрагироваться от всего, а теперь оказался на месте тех, кого упрямо не замечал.

Салли и Нора — отлично. Но ведь скольких он своей рукой отправил на смерть, на органы? У Хойта, как оказалось, существовал нелегальный бизнес с некими хирургами-убийцами с большой земли. Бен являлся лишь жалким посредником, звеном. Но все равно — он принимал в этом участие. И еще посмел прикрываться какой-то клятвой. Он предал все давным-давно, с того момента, как вышел из бамбуковой клетки, не ведая, что обрекает себя на железную.

Бена вскоре выгребли из клетки, заломив руки за спину. Он едва стоял на ногах и не намеревался особо сопротивляться.

— Простите, мисс, кажется, нас прервали, — Ваас вернулся к оцепеневшей пленнице, кивая на доктора. — Так что, Нора, все еще веришь в любовь? Он поставил тебя на кон! Да, именно, ты — ставка в его игре, он себе доказывает: «я гр***ый герой!» О тебе здесь речи не шло. Не понимаешь? Твой любимый вовсе не любимый. Он самоутверждается! Ох, очарованные люди… Красивый конец, а, Нора? Ты сидишь в клетке, он умирает! — Ваас устало выдохнул. — Красивый конец, а сцена после титров никого не волнует… Все уже покинули зал, оставляя разбросанный попкорн и залитый пивом пол, — последнюю фразу он выплюнул с небывалым хладнокровным ожесточением. — Всем по*** и на титры, и на тебя.

«Может, он и прав, — опустил голову доктор. — Я знал, чем рискую… Я себе доказать пытался, — но слезы жгли его глаза, когда он посмотрел на спутницу, дергаясь в руках тюремщиков. — Нора… Прости… Нет! Я даже прощения не могу попросить за то, на что обрекаю ее! Хоть бы за гранью смерти ничего не было, если я стану призраком, и мне придется смотреть на все это… Я сойду с ума».

Странная посетила мысль, ему почти на уровне осязания почудилось, словно он уже попрощался с телом и парит нематериальным облачком, сознавая все и видя, но не имея права вмешиваться. А руки его неспособны кого бы то ни было удержать.

Но далее отрезвило происходящее: сначала прикрутили веревкой, выворачивая запястья, к деревянному стулу, отчего все тело заныло с новой силой. Затем на голову надели пыльный черный мешок, через который не удавалось дышать. Но удушье усугубили тем, что начали лить на голову ведра воды. Кто и зачем — не важно.

Доктор метался из стороны в сторону, инстинктивно пытаясь вдохнуть, но его били под дых, отчего он буквально захлебывался, отчаянно немо крича, так как любой звук терялся в налипавшей на лицо материи.

Сколько продолжалась эта пытка с избиениями, он не ведал, так как потерял счет времени, что медленно ползло улиткой с расколотым панцирем. Реальность, транс, мысли о неизбежности смерти — все покинуло его, когда с каждой секундой делалось все невыносимее. Из глаз катились слезы, или же это проклятый мешок мешал сомкнуть веки. И что оставалось? Ни условий, ни возможности договориться с палачами. Словно наказание за все те возможности побега, что он упустил. А ныне — слишком поздно спохватился, когда пираты совершенно озверели, когда ежедневно казнили ракьят и «сочувствующих» племени, хватая первых попавшихся нищих из того же Бэдтауна. Когда по старинному дикому обычаю набивали распоротые животы соломой, вырывая кишки. Когда выдавливали глаза жертвам, заставляя их съедать, затем все равно убивая. Что еще не пробовал человек из обещанных адских мук? В чем тогда смысл самого ада? Справедливая кара? Почему же только после смерти?

Доктор задыхался, терял сознание, обмякая. Казалось, вот и все — врата вечности открылись, уже не страшно. Как он и представлял. Стоило только руку протянуть, дотронуться до манящей галлюцинации, открыть засов и войти, забыв о всех печалях. Но Салли… Где-то там еще жили его женщины. Может, ради них он оставался на этой дикой земле? Или просто ему дозволялось немного подышать, а бессознательное тело снова окатывали водой, чтобы привести в чувства и снова пытать.