Однако нож завис, а высоко занесенная рука дрожала.

— Бен… — пронзил сознание до боли знакомый голос. Очертания Вааса таяли, оставались по ту сторону тесной клетки. Зато отчетливо вырисовывались знакомые теплые карие глаза, испуганные, затравленные, умоляющие, еще верящие в то, что не все потеряно, в то, что человек не до конца изошел из бушующей оболочки монстра. — Бенджамин!

«Бенджамин — сын боли. Мама — я боль твоя! Мама… Нора… Салли… Мама… Нора!» — пронеслись в миг отстраненно звучащие слова, что почудились смутно знакомыми.

Нож пуще прежнего задрожал в руке, ноги подкосились. Тогда мир начал приобретать постепенно едва различимые привычные очертания. Клетка — он оказался в клетке. И стоило ему опустить лезвие, доказывая свою неспособность уничтожить Нору, кто-то выхватил нож, затем захлопнул дверцу, звякнув ключами. Кто-то похожий на пирата Бени.

Буйство ярости медленно завершалось, и «блоггер», шипя, как бес, исчезал из личности Бенджамина, унося с собой последние силы. Сквозь наваливающийся туман тяжелого забытья доктор сумел рассмотреть Вааса, что, невредимый и довольный, расхаживал возле клетки, посмеиваясь, указывая на пленника:

— О… Я смотрю, кто-то пытается остаться человеком! Ну, давай, давай. Посмотрим, сколько ты останешься человеком. Ок, Гип, живи пока, крыса. Слышишь, у тебя новое прозвище! А-ха-ха!

Ваас ненормально дергался, плечи его сотрясались от смеха, кажется, он сам для полноты картины кровавого представления попробовал на себе более проверенный «нектар», действие которого его все еще не отпускало. И он не то веселился, не то выл, подскакивая к Норе, хватая ее за волосы через решетку, заставляя придвинуться к своему лицу, отвратительно обдавая запахом перегара, шепча лихорадочно:

— Ощущаешь эту романтику? Неужели нет? Романтика за решеткой! Не понимаешь? Всякая любовь сажает тебя в клетку! — Ваас отбросил пленницу, уставившись на свои подрагивающие пальцы. — Тебе кажется, что это великолепно! — Ваас рассмеялся, кажется, его «накрывало» не хуже Бена, который почти потерял сознание. Главарь же продолжал вещать: — Жертвовать собой, чтобы быть посаженным в клетку… Великолепно! А вы верите в искренность чувств… Все друг друга используют, — но через миг главарю непостижимым образом удавалось сделаться почти спокойным, он выпрямился, отворачиваясь, бормоча самому себе, забывая о пленниках: – Только пожертвуешь собой, они поймут, что можно получить на халяву, и вместо благодарности будут пить из тебя соки дальше.

Вскоре Ваас ушел, совершенно рассудительно и осознанно отдавая приказы караулам, то ли потому, что на него переставал действовать наркотик, то ли потому, что он никогда не был трезвым. Как они все жили — загадка. Да недолго жили. И Бен понимал, что прозябать на этом острове многие годы просто не имеет смысла. Для него все обессмыслилось, когда он едва не убил Нору.

Доктора окутала долгожданная спокойная тьма. Никто не поливал водой, никто не заставлял снова возвращаться к ужасу реальности. Сон — это почти смерть. В глубоком сне у людей органы вырезают, а они даже не ощущают. Только пробуждение всегда невыносимо. Если настает вообще.

Бенджамин ощутил в полной мере смятение и тяжесть через несколько часов, отходя, как он наркоза, с трудом разлепляя веки. Мир невыносимо кружился, так что пришлось их закрыть. Ноздри щекотал запах крови, к которому примешивался иной неопределенный смрад, утяжеленный сыростью. Не удавалось вдохнуть, бил озноб, все тело болело, каждое движение отзывалось нестерпимой тошнотой. Бен обнаружил, что голова его покоится на чем-то мягком и успокаивающе теплом, что вскоре оказалось коленями Норы.

Но, скребя по полу вывернутыми в неестественных судорогах руками, пришлось сползти с них, так как снова выворачивало желчью. И доктор еще обрадовался, что не кровью. Значит, все не так плохо, значит, у него существовал шанс восстановиться. Но толку-то? Главарь уехал — это было хорошо. Но никто не намеревался их выпускать — хуже некуда! Может, их решили продать? Или через пару дней обещали вернуться и снова вколоть неизвестный препарат? Да, в соседней пещере с выщербленными ступенями что-то кипело и перегонялось через трубки в колбы. Грот совмещал в себе пыточную с камерами и подобие химической лаборатории. Значит, новые образцы, синтезированные из островного сырья, пробовали на таких вот провинившихся.

Бенджамин слабо приподнимался на руках, неопределенно ползя по загаженному полу клетки, таращась на пиратов, что ходили вокруг: не так уж много караулов осталось, большая часть отбыла после «шоу». Доктор отчаянно, горестно дернулся, представляя, что он творил. Он четко помнил нож в руке, помнил свои движения, но ничуть не сделались яснее образы тех, кого он лишил жизни.

Он стал убийцей.

Как и Салли… Как Салли. Может, так и лучше? Никакой теперь жалости! Они оказались одинаковыми — две марионетки, что теченье разбило о скалы. Они слишком долго не сопротивлялись и только на краю водопада решили вырваться из потока — бесполезно. Две тряпичные куклы, окунутые с головой в чан с кровью жертв. Словно живые, но все ж марионетки.

Бенджамин трепыхался, как кузнечик, насаженный на булавку, мечась из стороны в сторону земляным червяком. Но его голову заботливо устраивала на коленях безгранично добрая женщина.

— Нора… — всхлипнул Бен, ощущая, что недостоин ее милости после того, как чуть не уничтожил и ее от своей неконтролируемой ненависти к Ваасу.

— Голова болит? Как ты? — участливо спрашивала Нора, не зная, чем помочь.

— Нора… Я делал ужасные вещи! — слабо приподнялся собеседник, заскулив. Когда он бессмысленно обозревал пещеру, давясь рвотой, то успел заметить четыре свежих трупа, сложенных в одноколесную тачку, словно мешки с мусором.

— Ничего, это был не ты, это все наркотик, — погладила по спине женщина, словно пыталась вылечить наложением рук.

— Все равно — это я! Нора… Что теперь будет с Салли?

— Не… не знаю. Но мы вытащим ее.

— Я боюсь… Как мы ее вытащим? Я теперь трус, оказывается! Я всегда был трусом! Мне стыдно за то, каким я стал, — доктор сжался в позу эмбриона, тихо скуля.

Боль пульсировала остро граненым пирамидальным воздухом, растекавшимся по венам лопающимися пузырями иголок. И осталось только имя — Салли. Как она? Что сделали с ней? Жива ли еще?

Их уже поджидали на «Верфи Келла», когда доктор снова провернул фокус с доставкой лекарств именно туда. Но уловка не удалась, пираты все подгадали и подготовились. Девушку Бен тогда уже не видел. Она не успела исполнить свою роль. Бедная его Салли. Хотя жалости не оставалось — у равных друг к другу не может ее быть. Лишь понимание, как же это чудовищно.

Но Салли хотя бы ничем не травили, впрочем, Бен не мучился угрызениями совести. Не пришли они и потом, словно жил в нем всегда убийца, или же просто слишком он измучился, пролежав пластом не меньше суток. Нора только пыталась его напоить из грязной смятой алюминиевой кружки. Губы трескались от жары, но от несвежей, тухловатой воды временами снова выворачивало. Зато пленников не трогали и словно забыли о них. И это настораживало, хоть и подавало некоторую надежду.

— Слышали? — доносился негромкий разговор караульных, которые располагались в подобии подземной казармы в соседней узкой пещере. Все эти наполовину природные, наполовину рукотворные катакомбы, судя по всему, оставались еще со времен японской оккупации островов. Там-то и размещались пираты, охранявшие грот и бухту возле него. Бен уже бывал снаружи, именно там его неудачно попытался купить Бак. Именно из этих клеток вытаскивали новых пленников, друга Джейсона Броди. Да, герою жрицы было за что ненавидеть пиратов. Но у Бена находились похожие причины, однако ему не повезло стать героем. Вот попытался — и тут же прогорел.

— Что? Чего замолчал? — отвечал грубый голос.

— Вчера «Верфь Келла» взяли, — недовольно отозвался другой пират. — Вот прям, когда мы с этими дебилами веселились.

— ***! Да ты что?! Это же перед крепостью Вааса — последний аванпост, — оцепенел собеседник.

— То-то! А мы тут сидим, ни*** не знаем, плесенью покрываемся! — процедил сквозь зубы пират.