Динка замотала головой. Нет, совсем не страшно, просто как-то… Она не могла объяснить. Разросшийся парк с травой в Динкин рост, с лопухами, огромными, как полотенца, с асфальтовыми дорожками, в трещинах которых прорастал подорожник, со всеми этими покореженными скамейками, старыми деревьями, похожими на гигантских коричневых ящериц, заброшенными фонтанами, парк будто протянул Динке руки и сказал: “Здравствуй, Динка!”

— Когда-то здесь все было по-другому… — сказала мама со вздохом. — За ним следили, и фонтаны работали, и детская площадка была, да и вообще, сами берегли все, вот такого не было, — мама, нахмурившись, подняла с дорожки смятую банку от пива, отнесла в урну. — Но знаешь, мне здесь все равно нравится! Ему больше ста лет, нашему парку, представляешь? А однажды, я помню, сюда прилетела зимой настоящая полярная сова! Мы даже успели ее сфотографировать…

Мама замолчала, будто не знала, что еще сказать про свой любимый парк. Можно было бы еще рассказать, что именно здесь ей впервые признался в любви мальчишка, и какое было тогда солнце и золотой листопад… Здесь она узнала от брата Саши, что папа уезжает в Москву, и она, скучая по нему, ходила по этим дорожкам, думала, думала год, два, три… Пока не поняла, что он не вернется. Здесь они с Сережей решили, что возьмут ребенка из детского дома…

Динка взяла ее за руку, и Катя вдруг почувствовала, как к глазам подбираются слезы.

— Пойдем, пойдем скорее, я покажу тебе наш завод и речку! — сказала Катя поспешно.

Уходя, Динка украдкой погладила одно дерево. У него была теплая, будто кожа, кора, по ней полз муравей.

Мы с Юрасем

Это случилось в тот день, когда Юрась решил окончательно: все, хватит с него этих лагерных порядков. Пусть сами сюда едут, если им так хочется “интересной жизни и новых друзей”, а с него хватит. Не жалко было ничуточки. Ну… конечно, он подведет вожатую Юлю, она хорошая, но что она может сделать, чтобы было не так тоскливо?

Собирался Юрась недолго. Побросал вещи в рюкзак, написал и подбросил Юле записку и на рассвете махнул в город. Умнее, конечно, было бы пойти в Легкие горы к бабушке Тасе, туда и ближе, но Юрась здраво рассудил, что бабушку не проведешь, она знает, до какого числа Юрась должен быть в лагере.

А Юрась не мог в лагере. Его мучили предчувствия. Мама третий раз за весну-лето уехала в Москву. А теперь совсем надолго. Говорит: хороший проект, заработаем кучу денег, рванем куда-нибудь в Египет, хочешь, Юрась, в Египет? Не хочет он. Потому что измучился весь. Потому что чувствует — не в проекте дело. Почему с мартовской той, самой первой, поездки она так изменилась? Почти не сердится, но и не говорит с ним больше подолгу, пароль поставила на свой ноутбук, а еще звонить кто-то стал и молчать в трубку, если Юрась возьмет. Мама тогда пошутила:

— О, Юрась, твои поклонницы, наверное?

А у самой губы дрогнули, он заметил, почти улыбнулись, а глаза виноватые. Все из-за ее глаз! Юрась с них читает, как с листа.

В лагерь на все лето — тоже ее идея.

— Ну как ты будешь здесь один?

— Не один, а с дедом.

— Ой, дед весь день на работе, и бабушка тоже…

— Ну, тогда к бабушке Тасе.

— Да я с ума сойду! Там и река, и скалы, и лес такой дикий, я тебя знаю, ты же на месте сидеть не будешь. Нет, дорогой, давай-ка в лагерь, в коллектив, под присмотром…

А у самой глаза умоляющие — прости, прости меня, прости… Юрась, хватаясь за соломинку, проговорил почти шепотом:

— Бабушка сказала, тетя Катя приезжает.

Мама вздохнула:

— Ты думаешь, ей будет до тебя? Надо перевезти вещи, квартиру найти, работу, и потом… ты же знаешь, у нее теперь дочка…

— Приемная!

— Ну и что? — возмутилась мама. — Ну и что, Юрась? Ты что? Это же… я не знаю! — она зашагала по комнате крупными, нервными шагами. — Катя такая счастливая стала, как появилась у нее эта девочка. Юрась!

— Что?

— Ты ее не обижай, слышишь? Она теперь член нашей семьи, такая же, как ты, Миша, Ника… Понял?

— А я все лето в лагере буду, я ее не увижу! — мстительно сказал Юрась и закрылся в своей комнате.

И вот он садится в автобус. Мама поправляет ему рубашку, улыбается грустно, что-то говорят в мегафон, фыркают один за другим автобусы и уезжают, уезжают…

В лагере на длинных и тоскливых сончасах он все сопоставил, обдумал и понял: скоро в его жизни произойдут перемены. Конечно, перемены эти могут быть только к худшему. Знаем — читали и в кино видели. Всю жизнь они были с мамой вместе, не одни, конечно, был рядом и дед, и бабушка, двоюродные братья-сестры, дядьки, бабушка Тася была, но все равно он и мама были как твердое круглое яблоко. Никогда бы раньше она не отправила его в лагерь, если бы он сам не захотел, а теперь? Юрась ЕГО в глаза еще не видел, даже не знает, как ЕГО зовут, а ОН уже разлучает их с мамой.

Если бы не тяжкие думы, в лагере было бы вполне сносно, даже интересно. Но сейчас… сейчас Юрась чувствовал себя на тропе войны, он должен быть на поле боя. И бой этот был дома. И вот Юрась ушел. Ему чудилась погоня. Он шел лесом, уходя подальше от дороги.

Дома разрывался телефон, но Юрась его отключил, он понимал, что звонят из лагеря. Так, теперь нужно было приготовиться к осаде. За ним наверняка придут. К тому же он может встретить знакомых на улице, они доложат деду. Значит, нужно очень быстро сбегать за продуктами, запастись, чтобы потом можно было до приезда мамы, то есть два месяца, не выходить из дома. Юрась вскрыл свою копилку (прощайте, ролики!) и отправился за покупками. Он купил хлеба и молока, колбасы, чипсов, яиц…

— Юрась!

Он метнулся в сторону, но запнулся и чуть не упал.

…Темные, длинные, ожидающие — вот какие были у девочки глаза. Узкое, строгое, какое-то треугольное лицо. Крупными блестящими кольцами черные волосы. Рваная челка. Тонкая шейка. Она смотрела своими глазищами на Юрася снизу вверх и вдруг улыбнулась. У Юрася мурашки пробежали по рукам, ему показалось, что девочка улыбнулась впервые в жизни.

— Ты — Юрась, — не спросила, а сказала она.

А Катя уже обнимала его, целовала, тормошила…

— А Саша сказал, ты в лагере…

— Нас отпустили на один день, то есть я приехал с вожатой… ммм… за призами, сейчас обратно…

— Ой, мы тебя навестим! Да, Динка, навестим? Ты в каком отряде?

— Я… мне идти надо! — он выскочил, оттолкнув девочку с прохода, она обернулась и смотрела ему вслед, пока мама не сказала ей:

— Ну, вот это наш Юрась, дяди-Сашин внук. Вырос как!

Вечером стали звонить в дверь, стучать и звать его. Юрась спрятался в ванной. Потом все стихло. Он не зажигал свет, боялся, что его увидят с улицы и вышибут дверь. В темноте всплывали инопланетные глаза девчонки, которая стала его родственницей.

— Тетей, — усмехнулся Юрась.

Ему было непонятно и странно, что он не чувствует к девчонке ни презрения, ни жалости, ни интереса, ничего такого, будто она всегда с Катей жила, будто своя, будто в ней неведомым образом соединились и бабушка Тася, и бабушка Марина, и мама, и тетя Катя, и даже Ника… Назло маме ему хотелось НЕ ПРИНЯТЬ девчонку, отодвинуть. Это Катя взяла ее, вот пусть сама с ней и будет, а они новую родственницу не просили!

Заснул Юрась злой.

А утром пришел дед. Открыл дверь запасным ключом, который мама оставляла у них на всякий случай.

Потряс сонного Юрася за плечо.

— Вставай, мне нужна твоя помощь.

Юрась вскочил, предстал перед дедом — голова ниже плеч.

— Катю с Диной надо отвезти в Легкие горы, пойдем, поможешь с вещами.

Юрась вскинул голову. Нет, облегчения не было. Он готов был к любому нагоняю, даже если дед его выпорет, чего никогда с ним не было, он даже согласился бы сейчас вернуться в лагерь! Но дед ни слова про это не сказал. И теперь ходи вот, мучайся от невысказанных слов. Юрась ходил и мучился.

В машине молчали. Дед с тетей Катей сидели впереди, Юрась с Динкой сзади.

— Мы с Юрасем сядем сзади, — сказала Динка и зачем-то сунула Юрасю желтого облезлого зайца. Юрась молча положил его на сиденье.