Тонкие сильные пальцы вырвали пробку из пузырька, аромат корицы и шафрана мгновенно смешался с резким амбре гвоздики — и царь покачнулся, словно от удара, судорожно хватая воздух ртом.

— Так что же вы хотели сказать, мой государь? — гостья дотронулась длинными холодными пальцами до запястья Мечеслава и приблизилась к нему на расстояние дыхания. Он закашлялся — то ли от резкого запаха бхайпурских пряностей, то ли от внезапно захлестнувших его чувств, покачнулся, роняя мешок и хватаясь за голову…

Коридор перед глазами перестал кружить в такт пряным ветрам и остановился. Подумав еще немного, он перевернулся на сто восемьдесят градусов. Пол и потолок заняли архитектором им отведенное место.

— Я… кажется… кажется… — хрипло выдохнул царь.

— Вы хотели сказать, что сожалеете о чем-то, — мягко напомнила летописица.

— Да! — расфокусированный взгляд Мечеслава понемногу прояснялся. — Да, конечно же! Я хотел сказать, что сожалею о том, что не могу поведать для вашего трактата… ничего о своих предках и истории рода… только о временах Костея… Память возвращается ко мне не так скоро… и то не воспоминаниями, а навыками… вроде фехтования… умения ездить верхом… еды столовыми приборами…

Гостья выдохнула, словно с облегчением:

— Действительно, очень жаль — но поправимо. Я могу компенсировать это работой с архивами, ваше величество, — не выпуская его руки, проговорила она. — Не надо переживать. Продолжим лучше нашу экскурсию. Мне так не терпится увидеть ее венец — главную достопримечательность вашего дворца, о которой слухами Белый Свет полнится.

— То есть Малахая? — недоуменно нахмурился Мечеслав. — Но он в спячке, его до весны лучше не беспокоить.

Низкий грудной смех Алии прокатился по пустынному коридору, отправляя в паломничество по коже царя миллионы оголтелых мурашек.

— Мужчины с чувством юмора всегда были моей слабостью.

Мечеслав недоуменно приподнял брови, ожидая узнать, как сей факт может относиться к медвежонку — и почувствовал, как ледяные пальцы гостьи стиснули его запястье почти до боли. Короткое странное слово слетело с ее губ — и корица, шафран и гвоздика слепились в один непередаваемый запах, расширились, заполняя собой весь мир, пропали на мгновенье… и вдруг ударили в лицо, точно порыв ураганного ветра. Царь содрогнулся от внезапного приступа удушья, факел выпал из рук, а сам он, будто и впрямь отброшенный шквалом, налетел спиной на стену.

— Я хочу увидеть Пламя Сердца Земли, мой милый венценосец, — летописица подошла вплотную, заглянула ему в глаза — и словно темные воды лесного омута расступились, принимая его, безвольного и почти бесчувственного, в холодные вечные объятья. — Так мы идем, ваше величество?

Отсутствующий взгляд Мечеслава скользил, не останавливаясь ни на секунду, по стенам и сводам коридора, словно искал что-то — или кого-то — и не мог найти. Губы его, похоже, жившие теперь отдельной жизнью, послушно шевельнулись:

— Да, Лия.

— Ты мне всё покажешь?

— Да, Лия.

— Ты мне нужен.

— Да, Лия…

— Бери мешок. Пойдем.

* * *

Находка торопливо шагала по коридору, и ее крошечный зеленый светошарик едва поспевал за ней.

«Блудни бы забрали того, кто придумал строить такой большущий дворец с такой кучей всяких комнат, чуланов, залов и подвалов! Одних коридоров, если выпрямить и вместе сложить, хватило бы, поди, чтоб до Страны Октября добраться отсюда! Ну вот где, где они могут быть?!..»

Множество этажей, башен, коридоров и переходов уже оставались позади, и с каждым пройденным метром тошнотворная тревога с привкусом предчувствия чего-то непоправимого, круто замешанная на ревности и настоянная на обиде, всё крепче впивалась в душу сотнями зубов и когтей.

Когда на следующий вечер после того памятного ужина и не менее памятной ссоры — первой в их семейной жизни! — Мечик пошел показывать летописице дворец и рассказывать его историю, она, не находя себе места от ревности, побежала в город к матушке Г

у

се. Старушка — старшая воспитательница детского приюта Постола, а на деле — заботливая и любящая бабушка всем постолятам, оказавшимся без родителей и крова — и раньше учила Находку житейской мудрости и просто давала хорошие советы и подсказки, о чем бы юная октябришна ее не спросила. И теперь ожидание девушки не обманулось: выслушав сбивчивый пылкий рассказ, старушка, не долго раздумывая, разложила всё перед горящей стыдом и гневом царицей, как на картах: и что гостья ярила ее неспроста, и что если б Находка не вспылила за ужином, то и мужу ее не пришлось бы водить летописицу лично по всем закоулкам дворца, заглаживая чужую вину, и что, видно, того ей и надобно было, ибо стала она точно шелковая на следующий день — масло с медом… И только зачем это было ей надобно, разуметь матушка Гуся не смогла: если не обольстить Мечеслава, то чего тогда ради? Видно, для прелюб всё ж старалась, злодейка.

Разрываемая ревностью, Находка в ту ночь приперла любимого в угол с расспросами, но тот, вместо того, чтоб жену успокоить, сказал лишь, что ее недоверие ранит его, и что она ведет себя как маленький ребенок. Смущенная и расстроенная, царица отправилась на свой край кровати — страдать в одиночестве. Мечеслав попытался было обнять ее — но она, не поворачиваясь, грубо дернула плечом и натянула на голову одеяло — и он отстал. Терзаясь теперь еще и неопределенностью и не в силах предпринять вторую попытку примирения, она тихо проплакала почти до утра под ровное сопение супруга, почивавшего сном праведника — или очень уставшего грешника.

Новый день закружил их в заботах, а когда пришел вечер, а вместе с ним — пора продолжать экскурсию, Мечеслав ушел с Алией, не дождавшись возвращения жены из Постола. Промучившись три часа в одиночестве, Находка вскочила, отбросила вышивание и устремилась на поиски, рисуя перед мысленным взором многокрасочные картины, одна другой откровенней и ужасней. Интуиция ее, как прилежная ученица матушки Гуси, упрямо твердила, что отпускать мужа с заграничной профурсеткой нельзя больше ни в коем случае, даже если ей придется извиниться перед этой стервой и своими руками вытереть с ее кочанов остатки желе.

Так в поисках и мучениях прошел час, другой — а любителей новейшей истории не было и следа.

Стиснув зубы и кулаки, октябришна остановилась на очередном перепутье — коридор первого этажа вел дальше, лестница справа приглашала вверх, а дверь чуть впереди и слева, утонувшая во мраке глубокого проема, была заперта на висячий замок, как десятки дверей, встреченных ей на пути.

Поколебавшись несколько секунд — «Кажется, на втором этаже в этом крыле я уже была?..» — царица быстро двинулась по коридору вперед — и остановилась, едва не запнувшись о собственную ногу.

Дверь слева действительно была заперта.

Когда-то раньше.

Предчувствие недоброго ржавым копьем пронзило ей сердце, и царица забегала взглядом по полу, ища и не находя исчезнувший из проушин замок. Может, проржавела дужка и он упал? Может?.. Может?.. Может?..

Других объяснений — как и замка — просто не было.

Октябришна метнулась к двери, уперлась ладонями в ее массивную доску — цельную, из дуба, специально по всему лесу исканного! — прислушалась к дереву, и ощутила, что наложенные ею охранные чары были целы. Это значило, что дверь открывал Мечеслав. Для чего? Чтобы показать Пламя этой книжной крысе?

Находка налегла на дверь всем телом… вспомнила, что открывается наружу… схватилась за ручку… уперлась ногами в пол… дернула, что было сил…

Дверь подалась.

Медленно, словно нехотя, двадцатисантиметровая доска пошла на нее, глухо поскрипывая петлями… и застряла. Но и получившейся щели было достаточно, чтобы увидеть на третьей ступеньке убегавшей вниз лестницы пропавший замок.

Замок, в дальних отсветах Пламени Сердца Земли казавшийся то ли ржавым, то ли покрытым высохшей кровью.

Находка побледнела как смерть, переплюнула три раза через левое плечо, отгоняя дурную мысль — чтобы не сбылась, выдохнула и протиснулась в приоткрытую дверь. Сжимая кулаки и кипя от возмущения и обиды, она кинулась вниз, и горячие злые мысли пойманными воробьями бились в голове без устали и конца.