«Башня… рано или поздно она вся превратится в камень! Вы говорите о могуществе, но почему тогда драгоценный янтарь превращается в черную пустую породу?» — с тайным злорадством подумала Софья. Вскоре ее лицо разгладилось, исчезла складка меж бровей, ритм сердца замедлился. Она закрыла глаза и какое-то время пребывала практически в медитации, освобождая себя от всех лишних темных эмоций.

Окаменение Эйлиса — не повод для торжества, на ее глазах гиб целый мир. Она устыдилась минутного помутнения, замечая, как мало вокруг осталось светляков-цветов. Ужас улегся отдаленными раскатами, как и разъедающее чувство досады. Осталась лишь печаль за то, как тяжко им всем — и им с Ритой, и всему Эйлису, и льору, что не смел показать своего истинного лица. Смирение и тревога за других придали новых сил, лежащих за гранью сознанья. Казалось, грудная клетка открылась, душа распростерлась наружу слабо мерцающим во тьме самоцветом. И тьма не объяла его.

«Мой самый большой страх здесь — упасть в пропасть. Значит, это и есть выход», — вспоминала Софья слова Сумеречного Эльфа. Она больше не боялась. Она раскинула руки и шагнула во темноту, устремившись в неизвестность полета.

Если ее обманули, если все желали только ее смерти, значит, мироздание посмеялось над ней. Но раз все так, у нее оставалось еще пару мгновений, чтобы ответить ему тем же: Соня нервно рассмеялась, тихо, неправильно. Но голос разорвал оковы тишины. Она летела в бездну… Или же наверх? В башне ничто не различало вектора пространства. Она летела…

Комментарий к 4. Сажа и янтарь

Спасибо, что оставляете отзывы после прочтения.

Кицунэ - персонаж японского фольклора, лиса-оборотень.

========== 5. Каменный сон ==========

Колонны прорастали в небо ветвями шатра. Венец темной башни — беседка. Но давно она не слышала речей, лишь обрывки мутных разговоров, запаянных в усталой полутьме давней дружбы, что стала скорее обязанностью. Корона из каменных корней оплетала вершину, как терновый венец чело исполина. И под сизым облачным куполом, почти касаясь его высшей точки, вновь взирали двое на равнину, где лишь валуны молчали.

— Литои Эльф!

Паузы между словами казались вернее, чем пустые разговоры.

— С чего ж так официально? — принужденно хохотнул Сумеречный.

— С того… Этот твой припадок не был ли случайно частью игры в пользу моей своенравной гостьи? — обернулся Раджед, буравя взглядом вновь вернувшегося собеседника, наблюдателя, плута. Кого же, в конце концов?

Много минуло событий, но ширма загадочности не распадалась, скрывая истинный смысл пребывания в Эйлисе странного существа. Тринадцатый проклятый, неудавшийся страж Вселенной, психопат с огромной силой — общие слова, которые едва ли помогли Раджеду предугадать следующий шаг непоследовательного товарища. Но Эльф каждый раз зачем-то приходил.

В юности льор назвал это дружбой, нашел способ борьбы с одиночеством. Но с годами все чаще ощущал хлад невысказанной тайны, что обязывала Сумеречного раз от раза наведываться в медленно скрывавшуюся под панцирем пустой породы янтарную башню.

Ныне он то исчезал, с обидой улетучиваясь через стены, то вновь оттуда же возникал, обнаруживаясь в самых неожиданных местах, как своевольный избалованный кот. Он каждый раз ловко разыгрывал Раджеда. Давным-давно он вызывал такими выходками искренний смех. Но вот уже много лет льор по-настоящему не смеялся, лишь отрывисто насмехался, все меньше доверяя Сумеречному. Давило сознание превосходства сил. Если мощь других льоров он разбирал по известным шкалам, ракладывал по способностям, то силу Эльфа он практически никогда не видел в действии. Только эти страшные проявления тьмы. Но созидающую сторону — ни разу.

— Не все в этой жизни фарсом измеряется, даже если я вечный грустный клоун, — пожал плечами Эльф, опускаясь устало на скамью с витыми ножками, подле которой цвели пышные розы без аромата.

— Ты и сам ощутил, сколько энергии я невольно выпил… не эльф, а вампир… Хотя я и сам не помню, кто я.

Сумеречный вздохнул, покачав головой. Метрономом времен протянулись короткие секунды, острой гранью полоснув по отмеренному полотну разговора. Что-то сжалось под сердцем, а, может, почудилось снова, как в тот миг, когда жадно приникнул к ладоням Софии. Раджед отвернулся от друга, чтобы скрыть странный трепет. Лишь слегка погодя вспомнил, что от стража вселенной утаить невозможно, не стоит. Но выстраивал гряду безразличья, махнув рукой, на которой все еще не смылись пятна сажи:

— Ладно. Это я позволил ей сбежать. Пусть поймет, что из этого мира нет иного выхода, и никто не придет ей на помощь.

Но разговор казался болезненным спором с собой, будто застрял в паутине — где-то лжец, где-то искренний. В давние времена он не знал, для чего носить маски. Но желание отомстить за отца заставило ожесточиться. Как наяву льор помнил тот странный день, когда пролил впервые кровь. И нет различий — магия или меч.

Он уничтожил одного из клана Геолиртов, чародеев кровавой яшмы. Тогда их было больше, четыреста лет назад. Тогда их всех оставалось намного больше. Рассказывали, что когда-то льором делался любой, кто слышал песнь камней. Но вскоре легенды изменили под сословное деленье. Простой народ с тех пор назвали ячед, что означало на старом наречии «глухонемые». А «льорами» — тех, кто питался магией, и слышал, и говорил с ней. Множество кланов с огромной силой, но вот осталось только семь магов. Всего семь башен, семь камней, семь тусклых жизней. Кто-то начал ту войну… Не род Геолиртов, и не род Икцинтусов, их лишь подхватил вихрь. И через четыреста лет остались одни руины и огромные просторы захваченных территорий. Но чем владеть, когда иссякло все? Куда плыть, когда и океан постепенно иссыхал?

Раджед не знал, зачем показал частицу истинного образа своего мира Софии. Будто бы она поняла, глупая девочка, смешная гостья. Будто бы под силу ей постичь, как ожесточилось сердце, как извелась душа, что покрылась бронированным саркофагом от пролитой крови.

Нармо Геолирт последнее время теснил, наступал, захватывал все больше территорий. За прошедшие годы он поглотил земли других льоров. Часть более слабых правителей пали от его руки, другая — присоединилась к его армии, и с течением времени они тоже ушли в небытие, проиграв в битвах с Раджедом.

За бесконечной войной чародеев забывалась чума окамененья, все быстрее поглощавшая леса и реки, зверей и птиц. А вскоре и людей, сначала на «ячед» никто не обращал внимания, но вскоре обрастать пустой породой начали и наиболее слабые льоры. Руины их башен были раскиданы от северного до южного побережья материка, за который уже многие годы боролись Нармо и Раджед, желая заполучить все. Чародей кровавой яшмы расширил свои владения от Ледяного моря до Янтарного, потеснив противника. Но за что они все бились?

Лишь вдоль побережья Зеленого моря уцелели два потомка древних фамилий, которые еще держали свои границы, защищенные горным хребтом. Хотя каждый льор обладал порталом, что мог перенести его в любую точку своих владений и чужих, если приглашали или удавалось сломать магическую защиту. Чаще — второе. И только Раджед Икцинтус таил в своей башне портал другого мира, точно насмехался над всеми противниками, используя его не по назначению.

— Почему ты это делаешь? — донесся голос Эльфа, сонно расположившегося на каменной скамье возле парапета. Подле нее угасавшей красотой все еще теплился свет алых роз, оплетенных серебряной паутиной. Лишь видимость всего: ни настоящих пауков, ни свежих лепестков. Все лишь магия.

Воспоминанья плыли мутной гладью туч, все о тех годах, когда не обратились в пепел мечты. Когда еще не коснулась война проклятых королей. А потом подхватил водоворот, все потонуло в бесконечных интригах, планах, нападениях, коалициях… Но вот их осталось только семеро, отгородившихся друг от друга после бесконечных побоищ. Только семеро, обреченных на исчезновение.

Быть или не быть — вопрос от них уже не зависел. И еще наблюдал за ними Сумеречный Эльф, который наверняка обладал силой, чтобы остановить все это, рассеять туман в умах. Но ничего не делал. Дружба с ним когда-то чудилась благом, теперь лишь привычкой и нежеланием ссориться с сильным союзником. Союзником ли? Ленивой скучающей тенью, отраженьем безымянного страха. Каждое его слово вызывало ныне раздражение, как от укола шипов, хитро спрятанных под бутоном.