До следующего угла оказалось тридцать три шажка, последние двенадцать из которых прошли по шкуре. Потом поворот, еще девять шагов… дверь, шириной в три шага…

Чувствуя в глубине души, что ответа не будет, она всё же ударила кулаками в доски, даже не дрогнувшие под ее напором:

— Выпустите меня! Эй, кто там! Позовите графа Мугура! Позовите караванщика Виклеана! Позовите хоть кого-нибудь!

Но даже для ее слуха слова прозвучали тускло, точно тьма растворяла их силу, едва они срывались с губ. Ни эха, ни отзвука…

«Как в могиле», — всплыло некстати сравнение.

Или кстати?..

Она навалилась спиною на дверь и исступленно затарабанила пяткой, выкрикивая: «Позовите графа Мугура!!! Выпустите меня отсюда!!! Я требую!!! Немедленно!!!» — ни на что ни рассчитывая, просто, чтобы слышать голос и звуки, хоть какие-то, кроме своего дыхания и шарканья подошв о пол. Но стоило ей замолчать, как в ту же секунду в подвал возвращалась холодная черная тишь, сжимавшая душу безысходностью.

Эмирабель приложила ухо к двери, тщась различить хоть что-нибудь — но снаружи не доносилось ни единого звука, будто не было никакого «снаружи», растворилось во мраке, а остался во всем мире лишь этот подвал, ручей, шкура — и липкий, пробиравший до костей холод, лишавший желания двигаться. Сесть, прислониться к стене, и застыть, не спеша пропадая во тьме, как всё вокруг… Но надо было идти дальше. Оставалось сделать девять шагов до последнего угла и еще девять влево, до того места, где она впервые коснулась стены — и круг будет замкнут.

Понимая, что в оставшихся клозах нет ничего, что могло принести ей спасение, она всё же тронулась вперед — и упала, споткнувшись обо что-то тяжелое и мягкое. Сердце ее подпрыгнуло и застряло в горле: человек!!!..

Забыв про разбитые колени и локти, она бросилась к находке, дрожа от страха и вспыхнувшей надежды, и принялась лихорадочно ощупывать всё, что попадало под руки. Колени, куртка, грудь, плечи, лицо… щетина на щеках… морщины… закрытые глаза…

Сердце ее бешено колотилось, предчувствие кричало что-то ужасное, а руки металась от запястий человека к груди, от груди к шее, от шеи — ко лбу… Неподвижным и почти теплым.

Почти.

Пальцы ее нечаянно дотронулись до виска, попали во что-то густое и липкое, метнулись выше, запутались в волосах человека — длинных, редких, слипшихся… Делавших при жизни его голову похожей на одуванчик.

Понимая, что слишком поздно, что из мертвых воскресить не может даже магия, тем более такая несовершенная, как ее, девочка упала на грудь Лунги, прижала ладони к его вискам, потянулась всем своим существом в поисках искры жизни, за которую можно было бы ухватиться и раздуть в новое пламя… но тщетно. Там, где должна была тлеть эта искра, ее встретила лишь холодная тьма, заполнявшая бездонное и бесконечное Ничто.

Не желая сдаваться, она кинулась в эту тьму, глубже, погружаясь без страха, давно задавленного отчаянием. Но чем дальше она тянулась, тем плотнее становилась тьма — как густая патока… потом как застывающий раствор каменщика… затем как смола… «Дальше, дальше, он там!..» — кричала ее душа. Белка, собрав все силы, набросилась на неподатливый сгусток мрака — и вдруг почувствовала, что тот движется ей навстречу, обтекает, смыкается за спиной… Еще секунда-другая — и вернуться будет невозможно, как и идти вперед. И тут же усталость и безнадежность предательски-нежно охватили ее, исподволь туманя рассудок.

Последний лучик погас…. Темно… пусто… холодно… К чему теперь жить? Остаться здесь… успокоиться… нет смысла… ни в чем… Прости, Лунга… прости меня, миленький… если сможешь… ты так долго заботился обо мне… а я не смогла тебя выручить единственный раз, когда было нужно… Если бы я очнулась чуть раньше… если бы я пошла в другую сторону… пока ты был еще жив… я бы смогла… я бы обязательно смогла… я знаю… Я должна была быть с тобой рядом… но не пришла… Я виновата… и не будет мне прощения… не от людей… от себя… Если бы всё было не так, как было… глупо… напрасно… Если бы… если бы я… Прости, Радетель… я не хотела… но так получилось… я виновата… и я должна умереть за это… как ты… Пусть придут и обнаружат мое тело рядом с твоим… подавитесь, са Флуэры… получите, что хотели… порадуйтесь…

Порадоваться?!

Им?!

Ну, уж нет!

Палкой им в глаз и локтем в глотку!!!

Яростная вспышка гнева вышвырнула ее из обволакивавшего забытья — и из Ничто.

Не будет вам радости! Никогда! Клянусь Пресвятым Радетелем и всем горним воинством его! Подавитесь, са Флуэры, и мной, и Лунгой! Пожалеете тысячу раз! Ненавижу, ненавижу, ненавижу вас всех, и проклинаю! Жизнью моей, смертью моей, кровью моей, болью моей — проклинаю вас, проклинаю, проклинаю!!! Не будет вам жизни! И смерти моей не дождетесь, как дождались его! Не будет мне ни мира, ни покоя, пока вы не сдохнете все до единого! Все, все, все!!!..

Странное эхо зародилось глубоко под землей и покатилось к поверхности, проникая в стены, перекрытия, переходы — до самых крыш, и древние камни содрогнулись от ужаса. Но девочка, ничего не слыша, не видя и не понимая, тихо всхлипывала на неподвижной груди старика, заменившего ей семью.

Ах, если бы я пошла в другую сторону… Может, он был бы жив. Какая польза от магии, если ослепший случай толкает тебя не туда? Несколько десятков шагов — и ты уже не можешь спасти того, кто тебе дорог. Ну почему?! Почему так бывает?! Святой Радетель, премудрый и всеведущий, ну почему?!.. Почему умирают Лунги — и почему живут са Флуэры?! Для чего, Радетель, скажи?!.. Ведь он — это всё, что у меня оставалось в жизни… последняя ниточка… последний лучик…

И тут исподволь, будто сидели в засаде, поджидая своего часа, из холодного мрака выползли одиночество и тоскливая обреченность, ледяным копьем пронзая душу, вымораживая надежду, волю и веру в себя.

«Плакать?» — печально шепнуло тихое нечто, и на этот раз Белка села на корточки, прижалась спиною к стене, приложила ладони к лицу и заплакала. Ее слезы смешивались с кровью старика, оставшейся на пальцах, и капали на пол невидимыми во мраке рубинами. И там, где они падали, поднимался и тут же впитывался в камни черно-алый дым.

* * *

Долго ли она проплакала, Эмирабель не помнила: милосердное забытье приняло ее в свои объятья, укрывая туманным покрывалом сна от горя и одиночества. Что ей снилось, запамятовала тоже, но очнулась она от щемящего чувства непоправимого, будто случилось что-то тревожное и важное, а она даже не поняла, что и где.

Девочка подняла голову с колен — она уснула в той же позе, что плакала, открыла глаза, увидела тьму — и моментально вспомнила всё. Похищение, обман, заточение, Лунгу…

Воспоминание о нем заново пронзило сердце бессильной ненавистью и болью так, что она застонала и опять уткнулась в ладони. Во рту было горько, в душе — пусто и страшно.

— Долдык и все его мурги живыми вас жри, са Флуэры… — прошептала она распухшими за ночь разбитыми губами, и тут же почувствовала во рту привкус крови. От совпадения ее передернуло, но угрюмая решимость отомстить быстро воспрянула вновь. Пока она жива, не будет им ни покоя, ни мира!

Но для этого она должна жить.

Неожиданно перед ее внутренним взором появилась знакомая кукла-марионетка с обрезанными нитями. Но, к изумлению девочки, она больше не лежала беспомощно во тьме, а приподнялась на локте. К голове ее тянулась новая ниточка-луч, целая и прочная, точно такая же, какими были погашенные — кроме цвета. Тяжелый, черно-алый, он придавал лучу сходство с копьем, и Белка испугалась бы — если бы кукла не улыбалась. От этой улыбки девочку кинуло в дрожь, сердце ее пропустило такт, заставляя моргнуть — и виденье пропало.

Не понимая пригрезившегося, хоть и чувствуя после него на душе мутную тень, Эмирабель помотала головой и со стоном вытянула руки и ноги, занемевшие и закоченевшие на каменном ложе. Болел бок, ныло плечо и колено, от неосмотрительного движения болью взорвался затылок, а когда еще и желудок напомнил о том, что последняя трапеза случилась слишком давно, Белка искренне пожалела, что проснулась. «Кто спит, тот обедает», — читала она в детстве, не полагая, что этот забавный совет когда-либо ей пригодится. «А еще кто спит, то не думает. И не тратит силы», — прошептала она и неожиданно для себя добавила: — «И не боится».