Случилось так, что вражеский снайпер ослепил артиллерийский НП: наблюдать отсюда стало невозможно ни в стереотрубу, ни в бинокль. «Бог войны», которому ничего не стоило разорвать в клочки одного солдата, не мог этого сделать, так как солдат сумел остаться невидимым, а артиллеристы были «ослеплены». Конечно, не все: с КНП и с других наблюдательных пунктов можно было видеть район, где прятался немецкий снайпер. Но от этого проку было мало, так как снайпер себя не обнаружил.

Капитан Ивлев решил помочь артиллеристам, которые ему не раз тоже помогали. Он приказал своему лучшему снайперу Волжину выследить и уничтожить дерзкого врага.

Дело это не терпело отлагательства. Не могло быть и речи о заблаговременной ночной подготовке снайперских ОП и тому подобное. Методы позиционной войны тут не годились, требовалась маневренность.

– Дружок твой Пересветов еще в санчасти, – сказал капитан Ивлев,- бери в напарники Самарина. Вместе с ним ты уж действовал. Друг друга знаете, сработались.

Волжин подумал и ответил:

– Товарищ капитан, против Самарина я ничего не имею: парень боевой. А только сейчас мне лучше итти одному. В дневную пору вдвоем подобраться к врагу вдвое труднее. Одному спрятаться легче, чем двоим. Пойду один. Разрешите!

Командир батальона не стал возражать.

Было около девяти утра, когда Волжин, в маскхалате, осторожно выполз за проволочные заграждения и за минное поле. Густой и высокий бурьян хорошо маскировал его. Полз он потихоньку и чем дальше, тем медленнее.

Посередине ложбины росли островками кусты. Волжину удалось скрытно доползти до тальника, который мог хорошо маскировать его и давал возможность маневрировать: менять

свои позиции. С опушки кустарника открывался хороший обзор.

Впереди виднелось еще несколько отдельных кустов и кустиков, но добраться до них было едва ли возможно: высокий бурьян уступал

место низкой, луговой траве, а дальше начинались почти голые кочки. Повидимому, за одной из них и скрывался вражеский снайпер. Но за которой именно? Пока об этом можно было только гадать. Ни в одной кочке не замечалось ничего подозрительного. Оставалось одно: наблюдать и терпеливо ждать…

Волжин пролежал в кустах уже больше двух часов, но ничего не обнаруживалось.

Тем временем артиллеристы на «ослепленном» НП, соорудив из подручного материала подобие «рогов» стереотрубы, высунули его в амбразуру. Не прошло минуты, как и эта «липовая» стереотруба была разбита пулей. Немецкий снайпер продолжал держать на прицеле амбразуру НП!

Волжин хорошо слышал звук выстрела впереди, но вспышки не заметил. По звуку можно было лишь определить, что вражеский снайпер укрывался где-то за средними кочками. Вероятно, там у него вырыт глубокий окоп, с отлично замаскированной бойницей. А Волжин не имел ни возможности, ни времени окопаться, хоть лопатка, как всегда, была при нем. Первый же его выстрел мог навлечь на него пулеметный огонь, от которого Волжин ничем не был защищен.

«Значит,- думал он,- я имею право сделать только один выстрел. А потом придется спасаться в воронке за кустами. Стрелять можно лишь наверняка».

Прошел еще час. Средние кочки, так же, как и крайние, не подавали никаких признаков жизни.

«Черт его обнаружит! – с досадой думал Волжин.- Умеют фрицы маскироваться!»

Потом ему пришло в голову: «Хорошо бы подползти еще ближе. Чего не заметишь на двести метров, обнаружишь на сто».

Ползти прямо к кочкам было немыслимо. Но можно было подобраться к ним поближе окольным путем: взять вправо по канавке, потом по зарослям бурьяна. Волжин решил так и сделать. Он пополз осторожно по канавке, потом по бурьяну. Передвигаясь в траве, приноравливался к ветру: при порыве ветра полз

быстрей, а когда ветер затихал, останавливался.

Ползти пришлось долго.

Он полз почти три часа и, сделав большой крюк, приблизился к кочкам метров на пятьдесят. Конечно, это был выигрыш в расстоянии. Но до кочек оставалось еще верных полтораста метров, а ползти дальше было нельзя: отсюда начиналась луговина с низенькой травкой, в которой не укрылась бы и кошка.

Примерно, на середине расстояния, отделявшего Волжина от кочек, было несколько больших воронок, заросших бурьяном. В любой из них можно было бы отлично укрыться, но незаметно доползти до них могла разве только змея.

Но и от того места, где находился Волжин, до немецкой траншеи было гораздо ближе, чем до нашей.

«Если меня обнаружат, вряд ли дадут до своих добраться!» – подумалось Волжину, но он поспешил отогнать эту ненужную мысль и стал соображать, где же прячется гитлеровец. Кочки стали теперь видны яснее, но попреж- нему ни в одной не замечалось никаких признаков бойницы, «глазка» или чего-либо подобного.

Солнце склонялось к западу. Пройдет еще час-полтора, и стемнеет. День кончается, а задача не решена! Придется возвращаться ни с чем и рапортовать: «Товарищ капитан, боевое задание не выполнено. Немецкий снайпер не уничтожен, даже не обнаружен».

Волжин живо представил себе, как потемнеет лицо командира и он скажет… что он скажет? Ругаться, конечно, не будет. Наверно даже что-нибудь ободряющее скажет. Но от этого легче не станет! Потом еще солдаты начнут расспрашивать…

«Нет! – решил Волжин.- Так я не вернусь. Не уйду отсюда, пока своего не добьюсь. Сутки, двое суток просижу, а добьюсь».

Он проверил свои ресурсы. Патронов хватит на любую перестрелку. Воды – почти полная фляжка (за весь день он отхлебнул из нее только три глотка). В кармане – два больших сухаря.

«С такими запасами можно безбедно трое суток существовать,- решил он.- А с пустым желудком переползать легче».

Постепенно у него созрел план: еще ближе подобраться к кочкам – использовать выгодные позиции в заросших бурьяном воронках перед ними.

Но ведь это невозможно? Днем, конечно. А ночью – очень просто.

И вот, когда стемнело, Волжин осуществил свой смелый план. Он не думал о том, как выберется обратно, а только о том, как ему обнаружить и уничтожить вражеского снайпера. В полночь он был уже в воронке, от которой до ближней кочки было не более пятидесяти метров. Окапываться он не стал, понимая, что на таком близком расстоянии выдаст даже горстка свежей земли и самое незначительное изменение очертаний воронки. Даже стебли бурьяна ломать он остерегался.

Остаток ночи прошел тихо. Изредка взлетали в небо осветительные ракеты и потрескивали пулеметы; временами громыхали где-то

снаряды «беспокоящего» огня. Все это и называлось тогда тишиной, затишьем. Ничего особенного Волжин не слышал.

Но когда чуть посветлело на востоке, до слуха его донеслось с вражеской стороны что- то похожее на тихий говор. Он стал смотреть в том направлении. Поле зрения бинокля сейчас представляло собой бледный круг, в котором четко чернели привычные черточки и крестики. В эту предутреннюю пору земля куталась в туман, как в пуховое одеяло.

Волжин все же терпеливо смотрел в бинокль, рассчитывая, что туман скоро рассеется. А туман, казалось, на зло ему, еще больше уплотнялся, сгущался. Смотреть в туманную пустоту было особенно утомительно. Глаза болели от длительного напряжения, и Волжин на миг закрыл их. Только на миг, потому что, продержав глаза закрытыми две секунды, он неминуемо заснул бы. А когда он усилием воли резко раздвинул слипающиеся веки, сон с него как водой смыло: в бледный круг чуть дрогнувшего в руках бинокля вступили слева какие-то серые призраки. Очень медленно поле зрения пересекали два фантастических силуэта: верхние половины человеческих фигур. Эти люди без ног – одни туловища – плыли по воздуху, постепенно вырастая, наплывали на Волжина. Но столь фантастическое зрелище не удивило его. Он уже знал фокусы ленинградской природы. Все объяснялось очень просто: оседающий на землю туман скрывал ноги шедших людей. Волжин схватил винтовку и приник глазом к трубке прицела. Поле зрения сузилось, силуэты уменьшились вдвое, но стали темнее и отчетливее. Они двигались в направлении, которое Волжин теперь называл по- военному- облическим. Раньше бы он сказал, что они двигаются не прямо на него, а наискосок.