Повернулась и пошла по коридору. Я посмотрел ей вслед и только вздохнул – а что увидел, расписывать опять-таки не стану. Надо будет ей в Англии сапоги купить. Интересно, какой у нее размер?

Ротор-мерседес образца какого-то бабушкиного года. Я затормозил у крыльца, открыл дверцу – в самом деле, нет дождя! Это, я вам скажу, чудо. Вытащил последнюю сигарету, размял, закурил. Вот дела. На озере неделю штормило, дождь, дороги в воде, все размыло, телефон не работает и, пожалуйста, результат – весь Лохливен и Ивернесс сидят без курева, и королевская экспедиция в том числе.

Занесла нелегкая. Всё любовь – туда, сюда, теперь вот Шотландия. Пол-лета отсидел на камнях, а от Елены другой месяц ни слуху, ни духу. Да что я, в России скал да озер не нашел бы? Нет, надо было от великой любви аж в Англию уехать – заморское чудище ловить.

Ведь только тут понял, какого дурака свалял. Нельзя от любимой женщины уезжать за идеей к черту на рога, ни к чему хорошему это не ведет. Но как было: приехала в аэропорт, ты, говорит, давай, поцеловала на прощание – не то что в Шотландию, в Антарктиду уедешь. Приехал. Сижу тут вдвоем с Вудстоком у озера, злодейка не пишет.

Дом огромный – почти замок – с камином и прочими чудесами. Пока не догорела сигарета, спустился к воде, посмотрел самописец – тут у нас один в самой бухте стоит – никаких признаков герпетоактивности – потом поднялся в дом.

Так, ясное дело, у камина сидит Вудсток – Фарфоровые Зубы, механик, и рядом с ним бутылка шотландского, как выражается, «на черном колене».

– Ага, – говорит, – а по голосу уже виден уровень виски в бутылке. – Туман. Бывает у вас в Оклахоме такая погода?

Вудстока так сразу не поймешь, он парень с загибами, фразы лепит задом наперед, а у меня пока с английским не очень, да еще его с пьяных глаз начинает заносить, будто я родом из Оклахомы – у меня-де акцент точь-в-точь.

Я сел рядом, тоже налил себе – у нас с ним по этой части особо щепетильный джентльменский договор. Пару раз, впрочем, доходили – стакан в рот не лезет.

– Туман-то, – говорю, – туман, зато дождя нет.

– Вот что я тебе скажу, – говорит Вудсток. – В этом озере ничего нет. И одновременно есть все. Я имею в виду прошлое. Оно никуда не ушло, оно здесь. Правда, сейчас его нет.

Понятно, думаю. Вторая бутылка.

– Хорошо, – вещает Вудсток, – теперь что-то произошло. Не спрашивай меня, что. И вот это прошлое одним своим фрагментом – этим монстром – снова входит в прежние владения! Момент совмещения, ты согласен со мной?

– Ладно, – отвечаю. – Может, совмещение, а может, и нет, но тебе самое время проветриться. Поедем, пока дождя нет, посмотрим самописцы на том берегу.

Он сильно сопротивляться не стал, только поворчал, что в Оклахоме-де головы отчаянные, потому что и шторм на озере мог быть «оттуда». Это, мол, рубеж.

Рубеж не рубеж, а ехать надо. У нас тут есть глиссер с телескопической штангой, тяга зверская. Погрузили свежие рулоны, камеры – такой закон издан, чтобы на озеро без фотоаппаратов не выезжать – посадил Вудстока, поехали.

Туман страшный, но над водой метра на два видно. Обошли каменную гряду – я думаю, она мне по ночам сниться будет – и вперед.

Места здесь, слов нет, живописные, все мхом заросло, вода, горы, по берегам всевозможные развалины, музеи, я на этом чахлом Мерседесе все объездил. Край дикий, без всяких чудищ есть на что посмотреть. Если бы не Елена-то.

Посреди залива заглушил мотор и говорю Вудстоку – валяй, ополоснись. Он ругнулся, но свесился за борт, заплескался. Вода в самый раз для такого дела, а сам полез поправлять ленты – завалились за решетку на дне, а там мокро. Поднимаю голову – что за черт, Вудсток какому-то богу молится – животом поперек планшира, руки перед собой, рот открыл и весь будто оцепенел. Поворачиваюсь – так, дождались.

Я в эти штуки никогда особенно не верил, думал, ну, на худой конец крокодил какой-нибудь необыкновенный, но что такая лошадь – и представить не мог. Одна башка больше, чем наша лодка, такая же шея, остальное под водой. Правда, что-то крокодилье и впрямь есть.

Откуда-то взялось немыслимое оживление лингвистических способностей – шиплю Вудстоку страшным шепотом – быстро камеру, Англия-владыка, но ничего не выходит, у парня паралич, закостенел. Это все-таки не дело – просто так выпускать неподготовленных людей на динозавра, а эта подруга еще пасть открыла – ни дать, ни взять – витрина с охотничьими ножами на Арбате.

Я кое-как раскорячился, за фотоаппарат, Вудстока без жалости сапогом в бок, кинокамеру в руки, снимай, сукин сын, двести фунтов в месяц, эх, жалко, Елена не видит; Вудсток хрипит как помешанный – Володя, ты ему еще раз про коня и семь ворот с гробами, на него действует.

Я сказал. Когда над тобой такая рожа нависает, много чего вспоминается.

Однако ничего. Слегка отгребли для перемены ракурса, Вудсток трясется и твердит: «Володя, не молчи, съест». Я по возможности не молчу, иду по второму кругу. Тут кончилась пленка, что дальше делать – не знаю. Потихоньку двинулись назад. Она дошла с нами до мелководья, дальше не полезла.

До дома Вудстока я тащил на себе, там влил в него стакан неразведенной и завернул в плед; сам сел за пленки. Они в этих аппаратах проявляются как-то сами собой, печать тоже полуавтоматическая, так что уже через полчаса картинки были у меня в руках, и я взялся за радиотелефон. Вызвал центральную базу в Ивернессе, и первым делом наскочил на красотку Джин. Пошло щебетанье – хи-хи-хи да ха-ха-ха, да как там Вудсток, да как там дождь, да скоро ли снова сыграю ей на гитаре. Минут десять я втолковывал этой свиристелке в чем дело. Наконец, в динамике появился великий ученый сэр Френсис Рассел. Вот уж произношение, так произношение – куда там Вудстоку, но скорость – четыреста слов в минуту. С великими муками я уразумел, что от меня требуется, и на прощанье он пообещал приехать самолично, как только дорога позволит.

Совсем вылетело из головы – у нас же здесь есть определитель плезиозавров – здоровенная книжища с роскошными картинками. Согласно указаниям шефа я взялся за определение и сразу понял, что дал маху. Надо было осмотреть всю скотину целиком, а я видел только голову, да кусок шеи, а похожих голов в определителе пропасть.

Вот будь ты неладна. Растолкал Вудстока, вышла безобразная сцена с руганью, угрозами и мольбой на коленях, но все-таки совладал и вдвоем, с книгой под мышкой, пошли назад к озеру. Прихватили еще фотоаппарат и жестянку с беконом – бог знает, что эти твари едят.

Туман стоял прежний, но нам даже и глиссер спускать не пришлось – вот она, голубка. И началось. Никогда я не любил разных змей и крокодилов. Вода по пояс, холодина, одной рукой приманиваю, в другой – Вудсток, да гори оно огнем!

Вот вылезла она, правда, без охоты, что-то ей неуютно. Мы и так, и сяк, а все без толку – ни на шаг нельзя отойти – сейчас убежит. Выплясываем вокруг, и ничего в голову не приходит. Однако же осенило меня – сунул в руки Вудстоку дюралевое весло, вразумил и говорю – скреби ей брюхо! Она и рада – сразу на бок, лапу задрала - когда еще такого дождешься! Вудсток скребет, а сам хохочет-заливается, ходуном ходит – кажется, подвинулся малость.

Я сел рядом на глиссер, листаю книгу. Опять какая-то дьявольщина – ищу, ищу – нет, воля ваша, ну явно кого-то не того поймали! Тут у всех длиннющие шеи, и плавники, и цвет черно-глянцевый – любо-дорого смотреть. А у нашей – довольно приличные лапы, шея так себе, и шкура с рыжиной, корявая. Что за акула империализма? Не везет, хоть тресни. Сфотографировал их с Вудстоком, отобрал у него весло – еле пальцы расцепил – и пошли домой. Он все смеется.

Только входим в дом – телефон. А у самого уже дурное предчувствие. Вызывали Москву? Очень хорошо. Пожалуйста, баба Настя.

Как да что, все прекрасно, жара немыслимая, колбаса в холодильнике протухла, собирались ребята, все жалели, что тебя нет, помолвка по этому новому обычаю, так интересно.