— Где же я тебе их возьму, Касьяныч?.. Там меня встречают-провожают только два английских автомата. Вот здесь, — Борисов показал на карте, — на островке у городского парка. Там у них, кажется, главный командный пункт.

— То-то и подозрительно, что только два, — проворчал Антоненко. — Полагаю, есть у них зенитные батареи и на материке и на островах. Скрывают их. Ждут на рейды Ханко большой флот.

Борисов рассмеялся:

— Подумаешь, большой финский флот!

— Ты подожди смеяться. Сколько ты сбил самолетов?

— Сегодня — четвертый…

— Был хоть один финской марки?

— Откуда?! У них все самолеты английские и германские…

— Ну вот. А говоришь — «большой финский флот». Иногда даже странно подумать: на западе «фоккер» дерется против «спитфайера», а тут они в паре идут против нас. Соратники!

— Верно, Касьяныч. И я сегодня подумал: не английский ли на «бульдоге» летчик?

— Вряд ли, — усмехнулся Антоненко. — Англичане любят воевать чужими руками. Однако в Балтику они, пожалуй, не прочь войти. Весной, надо думать, финны их ждут…

Антоненко что-то отметил на карте.

— Вынимай, Ваня, свою…

Борисов достал из планшета сложенную гармошкой карту.

— Получен приказ: проверить заново зенитную оборону Ханко. Надо точно установить, что у них там может стрелять. Обрати внимание на этот район. Помнишь маленький горбыль? — Антоненко обвел карандашом затерянный среди шхер островок Густавсверн. — Ты не смотри, что он маленький… Я уверен, финны скрывают в этом районе не одну батарею…

Антоненко обнял друга за плечи, заглянул ему в глаза.

— Сегодня и я, пожалуй, вырвусь. Вместе пойдем провожать бомберов. Хорошо?.. Только смотри, Ваня, аккуратненько! — Хотел было добавить: «Не ввязывайся в бой», — да язык не повернулся.

Антоненко встряхнул еще раз широкие плечи Борисова и махнул рукой.

— Белоуса ко мне! — приказал он дежурному, когда Борисов вышел.

Пришел старший лейтенант Белоус, красивый, стройный человек лет тридцати пяти, ведомый Борисова. Черными, глубоко запавшими глазами он очень спокойно смотрел на Антоненко.

— Особая просьба к тебе, Леонид Георгиевич, — немного волнуясь, сказал Антоненко, — береги Ваню. Знаю твою выдержку, потому и прошу. Смотри, чтобы какой-нибудь «бульдог» не клюнул его сверху…

Через несколько минут два самолета скользнули по аэродрому и пошли над заливом на север. У пустого гнезда «девятки» стоял Григорий Беда. Прижмурив левый глаз, он всматривался в слепящий горизонт.

И вот «девятка» не вернулась. Мрачно кончился этот день. Снова пурга. Летчик Белоус возвращался на аэродром один, без товарища… «Девятка» осталась там, на скалах Густавсверна, возле шаланды, вмерзшей в лед.

Белоус долго искал в пурге аэродром.

Буран окутал самолет сплошной снежной сетью. Блеснул и погас огонек — вероятно, костер на аэродроме. Перед глазами Белоуса белая тьма.

Так и не увидел он землю — земля надвинулась внезапно, сильным ударом.

Горящий бензин пополз по лицу. Белоус прикрыл ладонями глаза и тотчас отнял обожженные руки. Он схватил и прижал к животу планшет с картой, навалился на него всем телом, уткнув лицо в снег.

Выла пурга. К самолету бежали люди.

— Скорей в госпиталь! — услышал Белоус голос Антоненко.

— Погодите… — прохрипел Белоус. — В планшете…

— Где «девятка»?.. Где лейтенант?.. — донесся настойчивый голос Беды.

Но Белоус не в силах был ему ответить. Он смог только указать на карту разведки, сохраненную им в планшете от огня, и потерял сознание. На карте Белоус крестом пометил место гибели Борисова. По этой карте опытный глаз Антоненко прочитал многое. Он узнал: могила Борисова на Густавсверне.

Как только стихла пурга, над заливом снова прошли самолеты.

Над Ханко три самолета отделились от строя группы.

В небе повис «фонарь». Холодный свет озарил синие льды и скалы и черную шаланду возле них.

Три самолета снизились над заливом. Они бросили на шаланду бомбы. Шаланда вспыхнула желтым костром.

Три самолета продолжали свой путь.

Позади, над могилой героя, пылал огонь.

Но некому было сказать живое слово о гибели Борисова. Белоуса, ослепленного, с обожженным лицом, отвезли на самолете в далекий госпиталь, и Антоненко на месяцы потерял его.

А Белоус очнулся в госпитальной палате и вспомнил, что до сих пор ничего не доложил о подвиге Борисова. В ушах снова раздался настойчивый голос моториста Беды: «Где „девятка“?.. Где лейтенант?» Белоус открыл глаза — тьма. Лицо, казалось, сжато тисками. Он хотел дотянуться до глаз рукой, но руки были привязаны к постели.

— Сестра… — позвал Белоус. Острая боль заставила его замолчать. Он вспомнил снег, пылающий бензин, плеснувший в лицо. Неужели выжгло глаза? — Сестра, — преодолевая боль, требовал Белоус, — сестра… Я ослеп?

Чья-то рука раздвинула повязку, и в узкие прорези марли блеснул свет.

— Дайте карандаш, развяжите руки, — требовал он. — Я должен написать боевое донесение…

Рука не слушалась. Белоус писал, рассказывал что-то дежурной сестре, снова писал.

…Шли низко над льдами. Пересечь залив — дело считанных минут. Но эти минуты — самые трудные в полете. Потом приходит увлечение боем, азарт… Борисов все время оглядывался — Белоус шел рядом, близко. Под прозрачным колпаком хорошо видно лицо Борисова в черном шлеме, затылок, могучие плечи… Борисов ежился, мерз. Не спасал реглан, не грели унты. Трудно давалась ему, южанину, балтийская зима. Он часто говорил Белоусу, что тоскует по Украине, по теплу… Скорей бы пришла весна!.. Белоус тоже ждал весны. Он обещал дочке поехать с ней в Одессу. «Папа, ну когда мы полетим к деду в Одессу?..»

Узнает ли теперь Катюша отца?

Белоус бросал карандаш и тянулся руками к забинтованному лицу… Потом он снова видел картины полета…

Вот сквозь снегопад проступила черная полоска берега… Ханко… Огонь зениток… Ваня штурмует гавань… Белоусу он приказывает наблюдать сверху за воздухом и землей. А сам — на причалы гавани. Меньше всего его интересовала гавань, но пусть финны думают, что его цель — причалы. Сквозь сильный огонь зениток Борисов заходил к полуострову то с севера, то с юга, прочесывал каждый квадрат с такой же последовательностью, с какой тракторист — гон за гоном — пропахивает целину. «Патроны счет любят», — твердил всегда Антоненко. И Борисов стрелял экономно, короткими очередями… Как взбесились враги!.. Огонь… Огонь… Белоус помечал на карте все новые и новые батареи. А потом бой над островом… Шальной снаряд… Геройская смерть Вани Борисова…

Антоненко искал Белоуса по госпиталям. Но война бросала Антоненко в разные концы Балтики. Он ушел со штабной работы и снова летал, теперь в паре с лейтенантом Бринько. Белоуса он нашел только после окончания войны с финнами.

Хирурги сделали Белоусу двадцать восемь пластических операций: они пересаживали на лицо кожу с рук, груди, плеч. Боясь «опоздать на войну», Белоус в бинтах сбежал из госпиталя на фронт. Но война кончилась. Нарком, вручая Белоусу орден Красного Знамени, был потрясен его видом: бинты закрывали всю голову Белоуса, кроме жгучих черных глаз. Белоусу пришлось вернуться в госпиталь. И вовремя: раны его гноились. Врачи удалили остатки кожи с лица и начали операцию заново…

Белоус рассказал Антоненко все, что помнил о подвиге Борисова, и с тех пор Антоненко стремился на Ханко — разыскать могилу друга.

На Ханко Антоненко прилетел вместе с Бринько, как только оборудовали сносный аэродром. Он хранил карту Белоуса, на которой было указано место гибели Борисова. С этой картой он шагал сейчас по городу в политотдел.

Городок удивил Антоненко. Все улицы перенумерованы. На главной улице дворники в фартуках с бляхами. Как в столице, где несколько дней назад Антоненко получал орден Ленина из рук Михаила Ивановича Калинина. Афиши извещают о гастролях ленинградских артистов. Грузовик везет куда-то школьные парты. Неужели это тот городок, над которым он столько раз летал и где погиб его друг?