Черты лица уж не видать;

Угас питавший свет,

И никогда мне не узнать

На мой вопрос ответ.

Не разглядеть сиянье глаз

И блеск манящих губ,

Мой страстный чувственный рассказ

Тебе не будет люб.

А ведь, когда тот свет сиял

Ты озаряла ночь,

И свет души твой отгонял

Тоску, печали прочь.

Но тает свет лица в ночи,

Вот нет уж ничего…

Мерцанье плачущей свечи

Не пробудит его.

Как обычно, завершив песню, я обнаружил в ней множество тайных и явных пороков, благополучно приписав несовершенству своего внутреннего я, слабоватому по части стихосложения. Так или иначе, песня завершилась, поэтическое настроение прошло, а девушка, на моих коленях, широко распахнула тёмные глаза и попыталась приподняться, жадно хватая ртом воздух. Её обнажённая грудь тяжело вздымалась в тщетных попытках удержать последнюю искру жизни, ещё таящуюся в этом прекрасном теле.

Как и следовало ожидать, ничего у неё не получилось. Девица рухнула на землю, уставившись в светлеющее небо глазами, на которые медленно наползала смертельная поволока. Последний раз я перебирал её чёрные волосы, как обычно слегка сожалея о содеянном. Ничего не поделаешь – за всё приходится платить. Лучше всего, когда платит кто-то другой.

– Жаль, жизнь так коротка, – констатировал я, поднимаясь на ноги и закрывая крышку шерандона, – а удовольствия, чёрт побери, ещё короче.

– Ты сочиняешь песни? – брови женщины ползут вверх, – первый раз слышу.

– Уже – нет, – хочется встать на ноги, но я опасаюсь рухнуть физиономией в пыль, – когда-то умел. Точнее, не я, а как бы живущее во мне другое существо.

Девочка обходит клетку и садится в пыль рядом с узилищем. На её личике застыло отчаяние и маленькие пальчики продолжают сжимать раскрошеный крекер. Охранник презрительно косится на малышку, но не делает попытки прогнать моих посетителей.

– Кто-то, внутри? – женщина пристально вглядывается в меня, – забавно. Прости, я прервала твой рассказ, на том месте, где ты убил молодую девушку и вспомнил про убийства ещё нескольких людей.

– Ха, – я откашливаю ледяные кристаллы, забившие глотку, – опять эти твои душеспасительные беседы? Человек, я – лев и вы – моя пища. Хочешь слушать, слушай…

Повесив музыкальный инструмент на пояс, я сошёл с ковра, переступил неподвижное тело и неторопливо направился к проходу между двумя приземистыми зданиями. В этом направлении, кварталом севернее, располагалась торговая площадь, куда я и направлялся. Было самое время. Если верить факельным часам, до рассвета оставались считанные минуты и на верхней площадке Астрономического минарета уже показадись согбенные фигуры, производящие некие хитроумные телодвижения.

На следующем перекрёстке застыл огромный конь, скалящий белоснежные зубы. Верхом сидел капитан Предрассветной стражи и угрюмо смотрел на меня. Рука в перчатке тончайшей кожи лежала на эфесе длинной сабли, в богато инкрустированных ножнах. Да и вообще, капитан нацепил на себя множество дорогостоящих побрякушек, каждая из которых стоила целого гарема, полного девушек, подобных той, которая осталась лежать за моей спиной.

Пылающий взгляд капитана ожёг меня, а губы под пышными усами изогнулись в угрюмой ухмылке. Интересно, узнал ли этот страж порядка меня в новом обличье или я, подобно Ал Рашиду, вновь шастаю неузнанным? Скорее – последнее, ибо конь, ленивой иноходью, двинулся ко мне, а сабля беззвучно поползла из ножен. Видимо капитан собирался опробовать на мне свой коронный удар, которым он рассекал человека до пояса.

– Эй, ты! – прикрикнул он, – а ну, стой!

– Стою, – согласился я, и не думая останавливаться.

Совершенно ошеломлённый подобной дерзостью, капитан придержал коня и его кустистые брови изумлённо встали шалашиком. Пока вояка приходил в себя, я продолжил своё неспешное перемещение в сторону площади и повернув за угол, скрылся с его глаз. Это конечно не помешало бы солдафону быстро догнать наглеца, но в эту самую секунду грянул звук утреннего гонга.

Тотчас утренние улицы, мгновение назад неподвижные и мёртвые, словно иссохшее русло, превратились в бурную реку. Самое лучшее сравнение, пришедшее в голову, это – тёмный подвал, кишащий крысами, где вспыхнул яркий факел. Я не успевал разглядеть, откуда именно выпрыгивают жилистые невысокие фигурки, обряжённые в живописные лохмотья – то, чем хозяева не пожалели наделить верных слуг. Возраст всех, несущихся по улице в сторону торговой площади был приблизительно одинаков: пятнадцать – шестнадцать лет. Каждый имел при себе короткую палку и не стеснялся пускать её в ход, если требовалось очистить дорогу. То и дело раздавался смачный стук с последующим воплем. Вот на углу приключился крупный затор и звуки ударов, смешиваясь с криками боли, перекрыли шелест босых ног.

Вся эта суета и спешка имела целью одно – занять торговое место на площади для своего хозяина, подобрав самое удобное. Когда-то власти попытались привести этот хаос к порядку и начали распределять торговые места и это едва не привело к открытому бунту. Пара десятков голов была отрублена, пара десятков взяток получена и всё вернулось на круги своя. Схема осталась без изменений: едва заслышав удар гонга, слуги купцов, со всех ног, спешат на площадь, где столбят выбранный участок, растягивая полотнище с эмблемой своего торгового дома. Успел занять выгодное место – молодец, готовься к завтрашнему дню. Не успел…Каждый вечер из-за высоких стен купеческих усадеб раздаются хлопающие звуки ударов плетей и жалобные стоны бичуемых. Это получают вознаграждение нерадивые слуги, не сумевшие выполнить свой долг.

Невзирая на всеобщую толчею и неразбериху, гонцы осторожно обтекали меня со всех сторон, не решаясь даже прикоснуться, что естественно позволяло им избежать дополнительных неприятностей. Правда, некоторые из юношей, задерживали свой стремительный бег, поворачивая вытянутые, как у гончих смуглые лица и любопытствуя: что за странный тип, шляется в такую рань, не пытаясь заняться важными делами. Видимо я достаточно красноречиво отвечал на их взгляды, потому как они, утратив остатки ненужного любопытства мчались дальше, помахивая дубинками и тяжело выдыхая свежий утренний воздух.

Ощутив пристальный взгляд на своей спине, я обернулся и увидел знакомого капитана, замершего на противоположном берегу людской реки. Он вперился в толпу, словно кого-то разыскивал в её бурном потоке. Интересно, каковы шансы, что бравый вояка пытается найти не меня, а кого-то другого? Справедливо рассудив, насколько эти шансы стремятся к нулю, я решил помочь человеку и подняв руку, помахал капитану, надеясь на ответную реакцию.

Хм, честно говоря, капитан не оправдал моих надежд. Он лишь уставился на меня горящими глазами и натянул поводья лошади, вынудив ту оскалиться в фальшивой ухмылке. Махнув офицеру, на прощание, я отправился дальше, омываемый волнами отставших гонцов.

Лица этих аутсайдеров выражали отчаяние, а щуплые плечи, едва прикрытые остатками халата, щеголяли отметинами предыдущих неудачных забегов. Один из неудачников, пошатываясь, споткнулся и растянулся в пыли, истоптанной сотнями ног. Воробьиные плечики содрогались, то ли от рыданий, то ли от прерывистого дыхания. Когда я подошёл ближе, дрожь в теле прекратилась, и парень неподвижно замер на камнях, повернув ко мне ничего не выражающее лицо с тусклыми стекляшками глаз. Из полуоткрытого рта вытекала тонкая струйка крови. Всё, отбегался. Ничего не поделаешь – это жестокий мир и покойнику возможно ещё повезло, дожить хотя бы до такого возраста.