Не сойдя с гнедого, путник запоздалый

застучал в ворота, скорый да удалый.

Стукнет раз, а дважды будит громким

криком:

«Эй, проснись, открой мне, слышишь ли,

Аглика!

«Кто стучит?» — «Павлета, прямо

из Царыграда

прискакал с приветом. Или ты не рада?»

Видно, над юнаком сатана смеется:

голос незнакомый и дрожит, и рвется.

«Грешники с кладбища, упыри ночные

рыщут в эту пору да бродяги злые.

Лучше убирайся ко двору другому,

а не то я кликну деверей из дому».

Гневом и обидой взор орлиный блещет,

глух дрожащий голос, грудь в огне трепещет.

«Двери поцелую — их охватить пламень,

или у любимой не душа, а камень?»

Грудь готова лопнуть - так в ней сердце

бьется,

незнакомый голос и дрожит, и рвется.

Шепотом Аглика, словно в жажде лютой,

молвит из-за двери: «Не лукавь, не путай.

Лги, да знай же меру! Если ты — Павлета,

а не лжец несчастный, чем докажешь это?»

«Пять годов бродил я... В стороне далекой

мне всегда светили два небесных ока».

«Очи? Да в селе их каждый встречный

знает!

А вот что Павлете одному сияет?»

«Лик твой — как подснежник

бело-золотистый,

стан — как тополь стройный средь равнины

чистой».

«Что ж, и это многих хлопцев сна лишало,

сколько их порог мой даром обивало».

«А пятно над грудью — бархатной луною?...

И венец над нею, он оставлен мною,

помнишь, первой ночью... С той поры

недаром

на устах Павлеты шрам, как от удара».

Дверь открылась настежь... И на грудь

юнака

бросилась Аглика, не пугаясь мрака.