Мураховский с сосредоточенной миной на лице наполнил стаканы вином и грузно опустился на кресло. Воцарилось молчание.

   — Невообразимо... Как-то в голову не идёт, что что-нибудь подобное возможно, хотя библейские случаи в Египте и Вавилоне напоминают нечто похожее, — сказал Андрей Иванович с выражением боли на лице. — От Лозовского я слыхал, что царь избегает встреч с Распутиным, старается оградить себя и семью от его влияния. Стоит ли жизнь безнадёжно больного цесаревича благополучия, а, может быть, и дальнейшего существования Российской империи? — спросил он, задумчиво глядя на Рамсина.

   — Наш государь слишком семьянин, слишком человек благого нрава, чтобы решить создавшиеся против его воли обстоятельства силой. В этом, быть может, заключается большое несчастье России. Этот вопрос немногим сознательным людям в Петрограде кажется неразрешимым, так как характер царя изменить нельзя. На его месте теперь должен был бы стоять монарх жёсткий по характеру, способный пожертвовать и семьёй, и относительной наклонностью к себе многочисленного окружения, которое не помогает ему, а только мешает. Оно пудовыми гирями висит на его руках и ногах. Царю не дано разрубить этого заколдованного узла. Да и никакой другой монарх без серьёзной подготовки заранее, без необходимого подбора безусловно преданных людей и серьёзно обдуманного плана не в состоянии был бы сам — один решить этот вопрос в создавшейся обстановке. Всё это тёмные силы учли; детально, до мелочей, всё обдумали и наложили нам петлю на шею. В Вавилоне они убили семьдесят тысяч, у нас они убьют нашими же руками миллионы, — ответил Рамсин и, поднеся стакан с вином к губам, жадно отпил несколько глотков.

   — Вы, Сергей Николаевич, пообещали познакомить нас с личностью Распутина и с историей его подъёма при Дворе. Склонны вы поведать нам об этом? — спросил отец Алексей, молчавший доселе и слушавший с большим вниманием Рамсина.

   — Я расскажу, батюшка, и об этом, так как это откроет перед вами истинную сущность характера Распутина и объяснит то, как он попал в руки мировых проходимцев и почему сделался оружием в их руках, — ответил Рамсин и, поднявшись с кресла, пошёл по залу туда и сюда, как бы обдумывая то, о чём собирался рассказать. Его слушатели остались молча и сосредоточенно сидеть на своих местах. Каждый думал о слышанном и по-своему переживал его смысл. Рамсин вернулся, наконец, на своё место и, усмехнувшись, начал свою повесть о Распутине:

«Это было в седьмом или восьмом году, точно теперь не помню. Царевич переживал особенно сильный припадок своей беспощадной болезни, и Распутин в короткий срок, при помощи какой-то древесной коры, размоченной в тёплой воде и положенной им на лицо мальчика, восстановил его здоровье. Отец и мать присутствовали при этом, и можно себе представить, что они думали и чувствовали. Распутин стал частым гостем во дворце. Царственные родители принимали его запросто в кабинете государя и с интересом прислушивались к его незатейливым рассказам о Покровском, о Сибири и о хождениях по святым местам. Этот их гость был русским крестьянином, простым, незатейливым и откровенно честным. Он не требовал за свою огромную услугу ничего и, казалось, не придавал себе лично никакого значения. Он был счастлив быть полезным своему царю и его семье. И в самом деле, Распутин меньше всего интересовался материальными благами, деньгами и удобствами жизни»...

Рамсин умолк, с тем чтобы глотнуть вина и раскурить трубку. Мураховский подлил вина в стаканы и тоже закурил папиросу. Лешнев, ковыряясь в своей трубке, поднял взгляд на Рамсина и спросил:

   — Очень интересно, Сергей Николаевич, имел ли этот Распутин какую-нибудь политическую ориентировку в голове? Я слыхал несколько раз и в Ровенках, и в Шелоховке от тамошних мужиков о том, что старец, пользуясь своей мощью врачевания недуга наследника престола и приближённостью к царю, заступает перед ним интересы крестьянского сословия. Земельную реформу у нас некоторые из них приписывают влиянию Распутина при Дворе.

   — Спасибо, что напомнили, Николай Николаевич! Это очень важно для понимания дальнейшей распутинской истории. Совершенно определённо, что Распутин имел свои политические взгляды. Эти его взгляды, я думаю, не имели какой-нибудь стройной, по параграфам писанной формы. В его голове ворочались те же мысли, какие уже давно занимали миллионы нашего крестьянства. Это не политика в узком смысле слова. Это стихийная тяга мужицкой России к правде и праву для всех, к улучшению элементарных условий жизни огромного, многомиллионного сословия. Крестьянство интуитивно чувствовало, что никто другой, как царь, помазанник Божий, может решить положительно главнейшие вопросы его жизни и закрепить их законно. Я лично считаю наше крестьянство самым монархическим элементом в России, да, пожалуй, и самым устойчивым политически. Распутин располагал именно этой крестьянской идеологией и надеялся привести царя к единению с крестьянским пародом. Около четырёх лет он провёл в соприкосновении только с крайними правыми кругами, к которым принадлежали великий князь Николай Николаевич и архимандрит Феофан. Он остался в кругу правых до тех пор, пока не убедился в том, что эти круги считали надёжным основанием для царского престола только избранные сословия аристократии и высшего чиновничества, а крестьянское считали тёмным и ненадёжным. Распутин понял также, что многие в этом кругу заискивали перед ним, мужиком, надеясь через его положение при Дворе достичь своих целей и влияния, а его презирали и даже ненавидели. Когда он открыто выразил свои крестьянские взгляды и осудил корыстолюбивые притязания знати, то правый круг оттолкнул его от себя и начал против него открытую вражду и преследование.

Высший круг правых был первым, ознакомившим широкие народные массы с личностью и деяниями Распутина. Те же самые круги не воздерживались даже от умышленной лжи и представляли его в отталкивающем виде. Он принуждён был ради этого оставить Петроград и уехать в Иерусалим, чтобы посетить святые места. Вернувшись в своё село Покровское, он почувствовал, что почти для всех тут он был многопочитаемым и даже «святым». Его вызвала из Покровского государыня, умоляя в своём письме немедленно приехать в Петроград и ещё раз помочь наследнику престола против тяжёлого недуга. По приезде в столицу Распутин пережил тут самое жестокое преследование со стороны своих противников из высшего круга, решивших отстранить его во что бы то ни стало от августейшей семьи. Он почувствовал тут даже опасность для своей жизни. Епископ Гермоген, монах Илиодор и другие нападали на него и угрожали даже смертью. Распутин, воздерживаясь дотоле от жалоб кому бы то ни было на своих преследователей, обжаловал их на этот раз перед государем. Гермоген и Илиодор были сосланы, а Феофан, духовник царицы, был удалён от Двора. Старец показал, врагам свою силу, и они оставили его в покое. «Царь всего русского народа, а не только привилегированной верхушки. Крестьянству нужно дать землю, нужно закрыть водочную монополию и строить в деревнях школы и больницы», — это была вкратце распутинская программа, которую он выражал не раз, но с которой никак не могли согласиться правые круги.

Распутин со своим мощным влиянием при Дворе остался одиноким. Раньше его возили по этому городу и за ним ухаживали люди правого круга, теперь же не было с ним никого. Влиятельный старец остался в своей полупримитивной жизни беспомощным ребёнком, почти без средств и без ориентировки в столице. Обеспеченность его расходов жизни из царской казны не была регулярной, а сам он не умел, да и не имел охоты разумно распоряжаться своими средствами и самостоятельно устраивать свою жизнь. Высокопоставленные правые круги всего этого не учли, да и куда им было это учесть. Но зато учёл всё это Аарон Симанович[1] со своим отчётливым и ясным расовым сознанием и сообразительным ходом мыслей. Для него оставленный «на улице» Распутин был лёгкой и драгоценнейшей добычей, за которой он наблюдал уже давно.