— Да разговариваешь ты странно, тяжело понять. Надо же спросил как — плакать по татям, тфу… А людишек Ничипора у нас нет. Да и откуда? Они все пришлые тут. Осели, озоруют на дороге, к нам редко когда заходят, да и то, мимоходом. Еды купить, или чего из инструмента или одежды. Да и если что, деревня у нас не маленькая, живём дружно. Можем и на рогатины поднять, мужиков‑то у нас поболее будет. Но, всё равно с опаской езжу. Мало ли…

— Понятно, почему ты по сторонам озирался, думал людишки Ничипора сейчас из кустов полезут, — усмехнулся я.

— Ну так от тож, — согласился Коростень, — Кто их татей знает. Вдруг им моя телега или кобыла понадобится. Я один‑то, чего могу?

=Изучение первого уровня базы 'Поселенец' завершено, — доложила Крис, — Запускается изучение базы 'Следопыт', время изучения два часа.

Ну, и чего там у нас с этим Поселенцем? А хрен его знает. Ничего я не ощущаю. Но если говорит изучено — значит изучено.

Так мы и ехали с Коростенем, не спеша разговаривая на разные темы, одновременно я пополнял свой словарный запас и насыщался информацией о трудностях жизни в сельской местности. Единственное, чего я так и не добился от него, так это не ответа — какой сегодня день и какой месяц. Всё что я узнал, это что день ясный, а месяц узкий и рогами вниз. Слов пока не хватало, для полноценного общения.

Когда подъезжали к деревне, я принял приглашение Коростеня погостить у него 'пару дён', а потом со свежей головой — после того как попробуем его ядрёную бражку, двигать дальше в Киев. Интересно он сказал. Со свежей головой — после ядрёной бражки. А чего? А я ничего, очень даже никуда не тороплюсь. Один хрен, спешить теперь некуда. А так, может машина будет в деревне, уговорю хозяина добросить в город. Да может, одёжкой разживусь получше. А то тоже не лучше бомжа выгляжу. Кстати, а чего они все бородатые? Может староверы какие? Слышал про них что‑то, вроде не бреются и не моются… Или моются, но не бреются? Не помню. Хотя, судя по запаху тех бомжей из леса… Но Коростень, вроде чистый. Спросил его об этом.

— А, чего бороду стричь, — удивлённо он на меня посмотрел, — Всё равно отрастает.

— Ну, так брить постоянно, — попытался я наставить его на путь истинный.

— Да ну тебя, — отмахнулся он, — Я что, этот как их там — лыцарь? От купцов слышал, они там с голыми мордами ходят, а мне зачем? Да и как брить‑то? Топором, что ли? Или ножиком? Ужасы какие говоришь. Вон, бабе скажу, так подровняет, чтобы не топорщилась и хватает.

Деревня встретила нас собачьим лаем, мычанием коров и чьими‑то истощёнными воплями.

— Крошиниха опять разоряется, — ухмыльнулся он, поглаживая бороду, — Эх, ядрёная баба, но шумная!

— А, чего она так орёт‑то? — удивился я, — Случилось чего может?

— Да чего у неё может случится? Ну, если только молоко скисло или котейка под ноги попал. Она общается так. Не может без крику. Как муж ейный помер, так и общается громко. Не с кем больше‑то. Не, она раньше‑то нормально разговаривала, это потом уже… От тоски сохнет без мужика, не иначе. Привыкли мы, да и развлечение тоже, хоть какое.

Баба была действительно ядрёной. Хотя, какая это баба? Девица в самом соку! И не просто ядрёная, а ядерная! Именно такие сиськи мне в подростковых фантазиях и снились. Ну, в очень, очень эротических фантазиях. А корма?! Именно корма — а не задница и не жопа. Высокая грудь, узкая талия, широкие и полные бёдра. Вся такая, высокая, крепкая, женственная. Руки сами, рефлекторно, приняли нужное положение, чтобы всё это обнять, прижать и не отпускать…

Глядя на эту девушку, начинаешь понимать, откуда появилась поговорка про бабу, которая и в горящую избу войдёт и коня на скаку остановит. Что ей этот конь? Она его просто убьёт нахрен, порвёт как Тузик грелку. А избу легко разнесёт в хлам по брёвнышку. И при всём при том, она выглядела очень и очень сексуально. Женщина с большой буквы. Меня как магнитом к ней потянуло, аж всё внутри и снаружи дыбом встало. Из души рвался вопль — МОЁ!!!

— Охренеть, Коростень… Вот это женщина! — восхищённо прохрипел я. И ведь, восторг мой был не случайным. Молодая, красивая девушка, лет восемнадцати с хвостиком. Чистая, ровная кожа, про таких говорят — кровь с молоком. Как там говорил ослик Иа? Мой любимый размер! Мой Зверь внутри меня выл и бился в экстазе, почуяв настоящую Самку.

— А от тож, — с некоторой гордостью отозвался он, поглаживая бороду, как будто это была его заслуга.

А причина шума была очень серьёзной. Какой‑то 'злобный маленький засранец' — это я цитирую, 'решил поиздеваться над бедной вдовой' и 'совершенно специально, бросил камень в Мотькиного петуха, чтобы тот напугал кур, а те разлетевшись в стороны напугали Параськиного пса, а тот напугал уток Ракитихи — которые проходили мимо, а те напугавшись понеслись в сторону бедной и слабой вдовы, и она пролила воду себе на юбку'.

Вот же блядь, какие тут утки злобные, оказывается. И куры с петухами. А несчастный пёс и вовсе террорист! И сейчас бабы в количестве пяти штук громко решали, где этот маленький и злобный засранец и, кто виноват — петух, куры, собака или всё‑таки утки?

— Слушай, а чего её Крошинихой зовут? И что с мужем‑то её?

— Муж ейный охотником был, прошлый год секач его сильно порвал. Травница пользовала, но не выходила. Так вот и стала вдовой. А звали его Крошем. Так её и зовут — Крошиниха, привыкли уже. А так‑то, её Купавой зовут.

— Купава… Какое красивое имя. Могучий был мужчина, её муж, наверное, — сказал я, уважительно глядя на вдову, которая в очередной раз крутила задом, показывая мокрый подол.

— Кто? Крош‑то? Да не особо. Хоть и не маленький. А вот, вроде тебя.

Тут как раз, Крошиниха поворачиваясь вокруг своей оси, увидела нас. Поймав мой восторженный взгляд, она так и застыла, не закончив фразу 'а ещё, этот линялый заяц…'. Наступила тишина. Телега поскрипывая проехала в сторону двора Коростеня, я смотрел на Крошениху, она смотрела на меня, бабы смотрели на нас обоих, а из дворов выходили обеспокоенные люди — почему так тихо стало, может чего случилось?

— Ну, парень, похоже ты попал, — с некоторым удивлением и предвкушением бесплатного развлечения посмотрел на меня Коростень.

— Чего это, — испытывая лёгкое беспокойство, отозвался я, всё также глядя в сторону колодца.

— В, последний раз, она так смотрела на своего мужа. Потом потащила его к волхву на обряд.

— В смысле — потащила?

— В полном. На плечо положила и унесла.

— Твоюж мать…

— А от тож. Да не боись. Там обоюдное согласие было. А Кроша она несла, потому что перебравши он был на радостях, вот и сомлел. А ей замуж невтерпёж было. Вот она, на плечо его и к волхву. А оно видишь, как… Не долгим счастье‑то было. Так‑то, ты не думай. Купава она баба порядочная, правильная. Как Крош в Ирий ушёл, так она ни — ни. Были тут, охочие до её ласк. Так опосля, травница их выхаживала. Она же оглоблей, как я прутиком размахивает. Мда…

Ладно, приехали мы, помог Коростеню распрячь лошадь, мельком удивившись, откуда я это умею. Оказалось, база помогает. Знания там были и навыки, как жить в условиях отсутствия технического прогресса. Потом нас накормила жена Коростеня. Та самая Мотька, она же — Коростениха. Потом, протопили баньку, потом сели снова за стол, пили бражку — периодически выскакивая на двор, отлить по малой нужде, а потом меня украли…

Утро красит… Или это уже было? Да, красит. Спасибо моей спасительнице Крис. Похмельем не болею, все потёртости заживила. А вот на улицу теперь стыдно выйти. Купава, оказалась очень нежной и очень уж темпераментной женщиной. Её крики и стоны, наверняка были слышны далеко за околицей. Как сказал Коростень, после сегодняшней ночи, в деревне следует ждать прибавления во всех семьях. Поглаживая бороду, он задумчиво поглядывал на свою жену, которая с довольным видом носилась по дому и двору, краснея всякий раз как девушка, глядя на своего мужа. Видимо, у них тоже ночка жаркая была. Эх…