После смерти мужа Анне выпала важная государственная обязанность — быть, наряду с двумя знатнейшими вельможами, регентшей при короле-сыне. По достижении Филиппом совершеннолетия она намеревалась — совсем еще молодая женщина — доживать свой век в монастыре Св. Винсента, который сама же и основала в Санлисе. Она жила в почете и уважении, и жизнь ее, казалось, была известна на многие годы вперед.

И вот теперь с размеренным существованием приходилось расстаться. Золотоволосая Анна знала, на что идет, и была готова к тому, что брак в церкви замка Мондилье будет объявлен незаконным. Знала, не могла не знать, какой переполох поднимется при дворе. Знала, ибо понимала пружины придворных интриг, что ее поступку неминуемо придадут политическую окраску, — у трона ее девятилетнего сына, как водится в таких случаях, шла нешуточная борьба за власть между различными кланами. Знала — и всем этим пренебрегла. Женщина в ней оказалась сильнее королевы.

Переполох и в самом деле поднялся. Первая жена графа Рауля — Алинора Брабантская пожаловалась на мужа-двоеженца только что вступившему на папский престол Александру II, и тот не замедлил объявить брак недействительным. Это означало, что дальнейшее продолжение отношений могло привести к самым тяжелым последствиям для влюбленных, вплоть, в случае особого их упорства, до отлучения от церкви. Надо ли объяснять, каковы были бы последствия этого для королевы-чужестранки?

Но Анна была смелой женщиной, а граф Рауль — твердым мужчиной; кроме того, он был из могущественных Валуа, имевших влияние на жизнь Франции едва ли не больше королевского — его личные владения превышали королевские втрое, и именно ему в известном смысле были обязаны короной Генрих I и все последующие правители из династии Капетингов (кстати, через три века Валуа взошли-таки на французский престол). Это был союз двух свободных людей, хотя XI век — не самое удачное время для таких союзов. Королева и граф при сохранении внешних приличий могли быть сколько угодно любовниками. Однако объявить себя мужем и женой против воли церкви, олицетворяющей Божью волю, было неслыханной дерзостью даже для сильных мира сего. Тем не менее вскоре после папского вердикта граф Рауль и Анна, как ни в чем не бывало, явились к королевскому двору.

Начались весьма сложные политические игры, в которых в один узел оказались завязаны и любовь, и отношения матери-королевы с юным королем-сыном, и устремления различных кланов, и интересы папства. В этой ситуации очень многое, если не все, зависело от самой Анны: теперь ей необходимо было проявить волю к власти — оставаясь любящей женщиной и матерью, стать полноправной королевой. И вот прошло совсем немного времени, и на важнейших государственных хартиях появляются подписи двух видов — «Philippus cum regina mater sua» (Филипп и королева, мать его), либо «Anna mater Fhilippi Reges» (Анна, мать короля Филиппа). Последняя говорит о том, что некоторые документы Анна подписывала самостоятельно, правя от имени короля.

Хроники не говорят о том, какую борьбу ей пришлось выдержать, через какое море интриг пройти, но факт: несмотря ни на что, Анне удалось сохранить любовь мужа и сына, и даже добиться того, что папский престол как бы забыл о «греховности» ее совместного жития с графом Раулем. Добившись желаемого, Анна вновь удалилась в поместье мужа, словно демонстрируя, что власть для нее — не главное. Наверное, годы, последовавшие вслед за этим, были самыми счастливыми в ее жизни.

В 1074 году граф Рауль де Крепи де Валуа умер. Анне было уже около пятидесяти. Она вернулась ко двору сына Филиппа и, судя по сведениям хронистов, глубоко погрузилась в государственные дела. Последняя ее подпись на государственных бумагах датирована 1075 годом, а затем следы Анны Русской неожиданно теряются в потоке времени — французские хронисты, весьма скрупулезные в описании событий, более о ней не упоминают.

«Анна возвратилась на родину своих предков», — выбито на пьедестале ее статуи на портике собора в монастыре Св. Винсента. Анна стоит, держа в одной руке скипетр как символ королевской власти, а в другой — модель храма, обязанного ей постройкой. Полностью доверяться этой надписи нельзя, поскольку сделана она в XVIII веке, спустя семьсот лет после описываемых событий. Но может быть и так, что под старость, когда умер любимый муж и стал настоящим королем сын, Анну потянуло домой. Однако никаких сведений о ее возвращении на Русь ни во французских, ни в русских письменных источниках не сохранилось. По другой версии Анна дожила свой век во Франции и была похоронена в аббатстве Вилье в местечке Серни. Но аббатство сровняли с землей во время Великой французской революции, и проверить это предположение сейчас невозможно.

В конце лета 1083 года по дорогам Саксонии шел невиданный караван. Впереди ехали легковооруженные дозорные, далее — лица духовного звания, за ними — карета с гербом правителя Саксонии маркграфа Северной марки Генриха Штадена (Длинного) в окружении почетного эскорта, позади кареты — люди в нездешних, чрезвычайно богатых одеждах — посольство великого князя Киевского. Завершали процессию многочисленные повозки и арьергард, состоящий из закованных в латы рыцарей-крестоносцев. Но главным, что заставляло изумленно таращить глаза жителей городов и деревень, через которые пролегал путь каравана, были диковинные двугорбые лошади, навьюченные поклажей. За десять с небольшим лет до Первого крестового похода мало кто слышал еще в Европе о верблюдах, столь обычных на мусульманском Востоке.

В карете на мягких подушках покачивалась русская княжна Евпраксия, ради которой, собственно, и была затеяна вся эта пышность. Ей недавно исполнилось тринадцать лет, но уже год она была невестой и теперь направлялась к жениху, которого никогда не видела прежде. В обозе везли приданое, которое (и сие важно!) по законам того времени навсегда становилось ее личной собственностью. В хронике Розенфельдского монастыря сказано, что «дочь русского царя приходит в сию землю с большой пышностью, с верблюдами, нагруженными роскошными одеяниями, драгоценными камнями и вообще несметным богатством».

При дворе батюшки Всеволода Ярославина, великого князя Киевского, поговаривали, что саксонский маркграф стар и не очень хорош собой, и это, признаться, сильно огорчало княжну. Впрочем, до замужества оставалось еще три года — столько по местным обычаям полагалось прожить на земле будущего мужа иноземной принцессе, дабы усвоить немецкий язык и проникнуться традициями правящей в Саксонии династии.

Инициатива этого брака принадлежала маркграфу Генриху, видевшему в Руси возможного военного союзника. Но и Всеволод был заинтересован в союзе с Саксонией, с которой русские князья традиционно поддерживали добрые отношения. Эта коалиция должна была отвратить от вмешательства в непростые разборки между русскими князьями польского князя Владислава I Германа, чьи владения лежали аккурат между Русью и Саксонией.

Брак между особами правящих домов был своего рода формой договора о дружбе между государствами. Количество таких браков лучше всего свидетельствовало об авторитете страны. В качестве иллюстрации международного положения Руси заметим, что в XI веке киевские княжны были королевами Франции, Норвегии, Дании, Польши и Венгрии. А незадолго перед тем другая дочь киевского князя Янка, сводная сестра Евпраксии[7], едва не стала императрицей могущественной Византии, но, увы, ее жених царевич Константин Дука Старший стал жертвой константинопольских интриг — беднягу, дабы исключить его претензии на византийский престол, насильно постригли в монахи. Янка осталась в Киеве и чуть позже тоже приняла постриг.