— Крит! Санторин! — Как громкое эхо откликнулся Хироаки.

— Да. Найдены города, засыпанные вулканическим пеплом. Еще в шестидесятых годах нашли город на острове. Там побывали Джеймс Мейвор из океанографического института в Вудс-Холе, Эмилия Вермель, профессор археологии из Уэлсли-колледж, Спиридон Маринатос из Афинского университета. Они открыли минойский дворец, двух- и трехэтажные дома с деревянными колоннами. Вы понимаете?

— Да, да, — кивнул японец, — это я знаю.

— Все это давно известно. Только некоторые склонны видеть в этих городах остатки Атлантиды. Это не так.

— Не так, — подтвердил Хироаки. — Есть Атлантика….

— Вот именно, Атлантика. Но дело не в споре с коллегами-атлантологами, а в другом. В одном из поселений найдены амфоры с вином и оливковым маслом, скелеты собак, свиней, овец, но нет золота.

— Нет золота? — воскликнул Хироаки.

— Нет. Люди унесли его с собой. И нет человеческих останков, как это было в Помпее. Только недавно я обратил внимание на некоторые детали бегства жителей… Они успели собраться, приготовиться, они взяли с собой золотые украшения и все необходимое… понимаете?

— Все необходимое… да, да, я понимаю!

— В этом суть, главное. Они знали об извержении вулкана заранее. Знали то, что не дано было знать нам даже три с половиной тысячи лет спустя!

Хироаки молчал, глядя на меня из-под очков, потом засуетился, в руках его я увидел маленький магнитофон и жестом он пригласил меня повторить сказанное. Я повторил. И добавил:

— Минойское искусство это яркое, полнокровное искусство, Хироаки. Минойцы с неподражаемым мастерством изображали на амфорах осьминогов, рыб, каракатиц, самых разных обитателей морских глубин. Они знали и любили море, их корабли бороздили его просторы до самой Атлантики, как позже корабли этрусков. Море… искусство их выросло из моря, и море ожило на их фресках и амфорах. И они знали о нем намного больше, чем мы. Атлантида была. Люди и до минойцев учились у моря искусству, краскам, переливам света в глубине, движению. Понимаете?

— Да! — откликнулся Хироаки.

— И атланты, и минойцы знали, что каракатицы и рыбы всплывают задолго до катастроф. Может быть, они знали и то, о чем мы до сих пор не догадываемся. Вот почему они успели уйти, уплыть от вулкана, успели покинуть дома.

— О, это так, — сказал Хироаки. — Я понимаю. Ману прав.

— Да, легенда о Ману перестала быть легендой. Потоп был, и люди его предвидели. Рыба говорит в легендах и сказках человеческим голосом. Но она нема. Понимать ее надо на ее собственном языке, языке моря.

— Языке моря! — откликнулся Хироаки. — И вы знаете язык моря? — Обратился он к Руте.

Рута улыбнулась, промолчала. Я ответил за нее:

— Да. Она тоже понимает язык рыб и осьминогов, хотя она инопланетянка, — и тут я встретил укоризненный взгляд Руты, она даже погрозила пальцем.

— Инопланетянка! — закричал Хироаки и стал листать словарь… — Инопланетянка!

Нам наконец подали корейку, пиво, салаты, и, пользуясь минутой тишины, я исправил свою ошибку: сказал, что это шутка.

— Здоров ли профессор Ясуо Суехиро? — спросил я.

— Профессор хорошо работает… — ответил Хироаки. — Он изучает, изучает животных…

— Это тот самый профессор, — сказал я для Руты, — который открыл эффект каракатицы, если это можно так назвать.

— Передайте профессору, что минойцы подтвердили его правоту.

— Его правоту, — отозвался Хироаки.

— Да, его правоту… за три с половиной тысячи лет до его опытов и наблюдений.

Я искал для Руты и ее друзей подтверждения необыкновенным способностям кроманьонцев выживать в трудных условиях. И находил их… в современных данных метеорологии, например. На всей планете, тогда и сейчас, атмосфера дышит, в ней рождаются и умирают течения и вихри, тепло и холод переносятся на тысячи километров вместе с воздухом. Но перед тем, как мы погружаемся в холодное или теплое течение, пришедшее, быть может, с противолежащего континента или полярных островов, возникают едва ощутимые изменения. Никто не знает, почему некоторые люди одарены способностью предсказывать погоду на три дня вперед. Может быть, им помогают аэроионы?

Организм наш может улавливать первые же признаки борьбы между двумя воздушными массами: перед сменой фронтов погоды кровь свертывается быстрее; она гораздо скорее рассасывает сгустки, грозящие нашему здоровью, если ожидается наступление холодного фронта. Я нашел описание тех изменений, которые наверняка должны происходить, но которые не всегда известны медикам: особенно чувствительны эндокринные железы, они меняют содержание в крови сахара, кальция, магния, фосфора. Мне осталось сопоставить эти цифры с картами расселения кроманьонцев, с маршрутами их передвижений, с местами временных стоянок. Когда я сообщил о своей работе Руте, она была изумлена:

— Ты доказал, что кроманьонцы улавливали такие изменения в собственном организме, какие нельзя измерить даже чувствительными приборами! Что ты думаешь об ионизации воздуха?

— Думаю, что перед грозой именно положительные ионы дают о себе знать. Самочувствие резко ухудшается, страдают не только астматики и больные туберкулезом, но и вполне здоровые люди. Наоборот, после грозы наступает улучшение, и это только оттого, что в воздухе много отрицательных, полезных для нас ионов.

— Но ты приписываешь кроманьонцам способность предсказывать сильные грозы за два дня до того, как они разражались над их головами.

— Приписываю? Ничуть не бывало. Они и вправду предсказывали их. Может быть, ощущали ионный состав воздуха, а может…

— Что?

— Наверное, они видели будущее. Были ясновидцами, что ли… Ты знаешь мою точку зрения.

— Знаю. Им действительно нужно было видеть будущее, знать его. И если глубоководные рыбы опережали в этом человека, предвосхищая всем своим поведением катастрофы и извержения, то человек тоже… мог.

— Конечно, мог. И может. Один мой знакомый, по крайней мере…

— Кто?

— Санин. Он изучает майя, ацтеков, этрусков.

— И предсказывает будущее…

— Да, если угодно. Только он просил об этом не распространяться. Могу познакомить тебя с ним.

— Мы уже знакомы…

— Вот как?

— Да, но это долгая история. Произошло это на нашей базе в Хосте или даже еще раньше…

_ Хорошо, что вы с ним знакомы. Почему же он молчал?

— А ты?

— Я думал, об этом не стоило распространяться. Контакты меняют будущее.

— Вы с ним единомышленники?

— Да, единомышленники, — подтвердил я. — В Ленинграде нам довелось ознакомиться с образцами тропической многолетней пшеницы. Она обнаружена недавно колумбийскими учеными в равнинных районах страны. У зерен этого злака высокие питательные свойства. Он выдерживает ливни, сильные ветры, даже бури, его можно скашивать много раз подряд, не заботясь о севе. Никто из индейцев не мог рассказать ученым о происхождении этой культуры, хотя растение известно с незапамятных времен… Когда вспоминаешь запущенные заросшие сады на месте давних пепелищ, невольно ловишь себя на желании отыскать следы первых атлантов, поселившихся на материке.

— В том городе, который ты видел во сне, тоже была известна эта пшеница. Мы нашли ее близ храма. Там заброшенные поля… ты их, наверное, помнишь…

— Да. Помню город в джунглях и храм.

Я рассказал Руте о записях конкистадоров. Я читал их в переводе Санина. Она о них не знала, никто из них, кроме Каринто, оказывается, не изучал так называемых косвенных источников. Зачем, если лучи локаторов проникают сквозь толщу земли? Но вместе с тем, я теперь понимал это, они не могли наблюдать антиразум во всем многообразии его форм.

Конкистадоры же вспоминали о таинственном городе в Америке, о дворце с колоннами или башнями. К дворцу вела каменная лестница. Два ягуара на золотых цепях охраняли вход. На вершине центрального столба, на восьмиметровой высоте сияла искусственная луна. Это был шар, молочно-белый, свет его был так силен, что рассеивал тьму тропической ночи. Днем же солнце затмевало его сияние.