Объять единым взглядом столь разные литературы столь многих народов, поэзия которых собрана в этом томе, хотя бы и за один век их истории, — задача, прямо скажем, не из легких. Попытаемся, однако, очертить общие контуры этой обширной и многогранной панорамы.

В первую очередь, и это вполне закономерно, читателя поразит удивительное разнообразие художественных стилей, манер, форм, самих судеб представленных здесь разноязычных литератур. Одни из них, такие, например, как армянская, таджикская, азербайджанская, узбекская, грузинская, имеют более чем тысячелетнюю историю. Причем в некоторых случаях на пути к современной культуре эту поистине великую средневековую традицию приходилось преодолевать уже в новых социально-общественных условиях. Напротив, другие литературы стали формироваться как искусство письменного слова, вычленяясь из фольклорной стихии, только в XIX веке, даже в XX веке!

Этот процесс характерен также и для социалистической эпохи, которая придала ему невиданное ранее ускорение и полноту. Вспомним, как на Первом Всесоюзном съезде советских писателей в 1934 году Алексей Максимович Горький с волнением говорил о Сулеймане Стальском — «этом Гомере XX века», призывая всех беречь эту уникальную сопряженность далеких художественных эпох. Но, читая трагические строки великого киргиза Токтогула, написанные им на каторге в самом начале XX века, читатель с удивлением н восторгом почувствует, как буквально на его глазах, из песен акына рождается индивидуальная, личная поэзия, то есть мысленно перенесется к знакомым только по книгам и преданиям временам далекой античности, к временам Гомера, Эсхила, Софокла…

А в эти же десятилетия в грузинской, армянской, украинской литературах молодые поэты Тициан Табидзе, Паоло Яшвили, Егише Чаренц, Максим Рыльский, Павло Тычина увлекаются популярными тогда идеями и стихами Александра Блока, Андрея Белого, Вяч. Иванова, Валерия Брюсова, Рембо, Бодлера, Верлена, Аполлинера, Малларме… Причем если в их творчестве модные увлечения представали как единственное для них направление, которое они затем должны были преодолевать в условиях революционной действительности, то такие классики национальных литератур конца XIX- начала XX века, как Иван Франко, Леся Украинка, Иоаннес Иоанисян, Аветик Исаакян, Ваап Терьян, Галактион Табидзе, Ян Райнис, с одной стороны, демонстрировали связь с традицией и социально-освободительным движением (в некоторых случаях непосредственно с марксизмом), с другой стороны, впитав и переработав всю предшествовавшую и новейшую художественную культуру, сопрягали ее с традициями и возможностями своих национальных литератур, с требованиями современности.

Но н само понятие современности здесь достаточно подвижно. Так в творчество Тараса Шевченко и Николоза Бараташвили, явно соотносимого с европейским романтизмом, украинская и грузинская литературы уже в начале XIX века обротают свою национальную определенность и, одновременно, выходят на мировую арену. В молдавской (Александр Эминеску), латышской (Ян Райнис), армянской (Ованес Туманян, Аветик Исаакян) литературах это явление связано со второй половиной XIX века.

Уже эти первоначальные — по необходимости лаконичные и контрастно- отрывочные — факты воочию убеждают в неравномерности художественного развития народов России XIX — начала XX века.

Перед нами как бы модель мирового словесного творчества, представленная в нескольких измерениях: по горизонтали — в движении исторического времени, в смене и членении художественных методов и стилей, более или менее синхронных с европейским и русским опытом (романтизм, реализм и т. д.), и по вертикали, то есть в движении собственно художественного времени, как бы независимо в себе самом.

Конечно же, эти два ряда взаимодействуют друг с другом, а каждая национальная литература, имея свой отсчет художественного времени, взаимодействует с временем историческим и близкой ей по духу иноязычной культурой.

XIX век в истории искусства письменного слова народов СССР характеризуется развитием литератур нового времени. Подключение их в этот художественный процесс происходило далеко не синхронно, да и генезис их был достаточно разнороден. Поэтому организующей единицей тома становится не автор и время, а национальная поэзия, данная в движении, в чередовании этапов ее художественного развития, что влечет за собой и принцип регионального построения всей книги, что в общем и целом, хотя и не без некоторых закономерных исключений, соответствует исторической картине вхождения национальных литератур в мировой литературный процесс.

Но, говоря таким образом о развитых литературах, мы ни в коем случае не должны думать, что ранние пли пост-фольклорные этапы поэтического искусства менее художественно значимы…

Литература, даже молодая, хотя и близко стоит к фольклору, тем не менее есть качественно иная художественно-эстетическая система. Не порывая связи о народной поэзией, она все время «уходит» от нее, вернее, уходит от прямого и внешнего ее использования к постижению сущности национального художественного мышления на уровне личностного творчества.

Понимание индивидуальных особенностей каждого писателя, меры и качества лирического, эпического и личного начал в его искусстве приводит не только к осознанию его уникальности и специфичности, но и, что более важно, к постижению некоей общности эволюции творчества, что, в свою очередь, дает более ясное представление о новаторстве и неповторимости каждого большого художника.

Но здесь важно иметь в виду следующее. Как современность поэзии, так и специфика лирического начала в поэтическом искусстве, особенно на ранних стадиях его формирования, не есть и не могут быть единственным мерилом эстетической оценки.

Художественная значимость произведения или творчества в целом не связана с жанровыми или эстетическими категориями. Поэтому преобладание эпического в поэзии за счет лирического, хотя и связано с самим ходом развития литературы, не может считаться эстетической оценкой.

Гомер был «чистый эпик»; персидская поэзия не развила личностного начала в той мере, как это сделала европейская, в которой степень лирического подтекста у Петрарки и Бодлера тоже далеко не однотипна. Но кто отважится утверждать, что восточная лирика менее совершенна, чем европейская, что поэзия Рильке или Аполлинера, поскольку она стоит ближе к нашему времени и явно более личностна, тем самым эстетически ценнее, чем лирика Данте или Омара Хайяма, или что лирика вообще во всех случаях предпочтительнее эпической поэзии!

Вот как, например, туркменский поэт Сеиди описывает своего коня, свои ощущения, которые он дарует, покоряя вместе с всадником пространство, сливаясь с ним в единое целое.