Что, прямо так, открыто занималась? — прозвучал сомневающийся, недоверчивый голос.

Да, вот именно так. Я приблизился, они дружно поворотили ко мне две свои кругленькие головки и дружно же произнесли: Хай! — Хай! — ответил я и отошел. Именно этот эпизод и натолкнул меня на музыкальную композицию, изредка прерываемую как бы эротическими вздохами и всхлипами! —

Затем следовала сама композиция, состоящая из обычного звучания саксофона, прерываемого всякого рода всхлипами, посасыванием мундштука и учащенным вроде бы эротическим дыханием, что, впрочем, давно уже входит в рутинный набор выразительных средств всех саксофонистов мира без всяких дополнительных ссылок на какие-либо привходящие обстоятельства. Все вполне привычно и понятно. Но почему бы действительно для дополнительной красоты и очарования перформанса и развлечения заскучавшей публики не сослаться на нечто подобное? — забавно и ненавязчиво. Все хорошо. Только наш джазмен, видимо, перепутал Японию со своей родной Швецией. Либо с Нью-Йорком. Наверное, подобное возможно было бы сейчас уже и в Москве. Но только не в Японии. Это ни хорошо, ни плохо — но в Японии подобное невозможно. Возможно многое другое — харакири, например, с вываливающимися наружу блестящими, как экзотические цветы, внутренностями, перестук серебряных молоточков по перкуссионистски отвечающим им костям недавних обитателей нашего мира — возможно! А вот описанное нашим джазменом — пока невозможно. Пока.

Правда, есть и заметные сдвиги. Одна моя знакомая сообщила, что спешит на заседание секу хара. Секу хара? — переспросил я Да, секу хара. —

А что же это такое? —

Оказалось, что ничего запредельного — просто удобный, трансформированный применительно к японскому произношению и фонетике вариант американского sexual harassment. Да, в университете, по американскому образцу, уже функционирует эта институция, и потревоженные студентки обращаются туда. И там их серьезно, без всякой двусмысленности выслушивают, принимают решение и даже помогают. Процесс пошел.

Однако нет-нет, да и проглянут рога и копыта, я бы не сказал, что былого великодержавного шовинизма, но все-таки некоего подобного чувства национальной исключительности. Совсем нестарый (судя по голосу) спортивный комментатор в телевизоре, сопровождая ход интриги на каком-то международном волейбольном турнире, с восторгом воспринимает любой выигранный японками мяч, при том что они уже давно и безнадежно проигрывают последнюю партию и весь матч. В итоговом сюжете показывается, как японки лихо и беспрерывно вколачивают мячи в площадку совершенно беспомощных соперниц. Потом неожиданно сообщается, что они проиграли со счетом 3:0. Но это никого не смущает. В резюме оказывается, что все равно сильнее японок в этом виде спорта никого не существует.

По телевизору я видел и японский мультфильм времен Второй мировой войны. Фильм про эдакого Мальчиша-Кибальчиша, вернее, Мальчиша-Япончиша. Весь он из себя такой аккуратненький, плотненький, ладненький. Энергичный и решительный. Брови черные сурово сведены, глаза большие, выразительные, круглые, горят неугасимым огнем. Все на нем ладно пошито и пристроено. В общем движения быстры, он прекрасен. Такие же у него и ладные, сообразительные и непобедимые соратники. И такие же у него упругие, ладные, стремительные и непотопляемые, несбиваемые и невзрываемые самолеты, корабли и танки. И наш герой без сомнения и упрека побеждает врага на всех стихиях — в воздухе, на воде и на земле. Неисчислимый десант на белых тугих и опять-таки кругленьких парашютах высаживается и, едва коснувшись крепенькими ножками территории врага, тут же стремительно занимает ее, бедную и бесхозную, которой враг по-человечески и распорядиться-то не умеет. Ну, враг на то он и есть враг, что ничего толком не умеет. Враг — это, естественно, глупые и нерасторопные американцы. И вот на переговорах по капитуляции они — один длинный нелепый с заламываемыми костлявыми руками, поросшими редкими рыжими длинными жесткими колючими волосинами (узнаете?), другой толстопузый, с крючковатым носом, мокрыми губами, отвратительно потеющий гигантскими каплями, со стуком падающими на пол и разлетающимися на еще более мелкие капли, которые в свою очередь раскалываются еще на более мелкие и так далее (узнает? — узнаете! узнаете!) — эти жалкие существа, увиливая и хитря, все пытаются выторговать себе какие-то неунизительные и абсолютно незаслуженные условия капитуляции. Но Мальчиш-Япончиш суров, справедлив и неумолим. Его не проведешь. Он грозно и прекрасно сдвигает брови, брызжет искрами негодования из глаз, и враги разве что не падают испепеленными, малой горсточкой отвратительного пепла подле стола переговоров. Такие же, как Мальчиш и его соратники, такие же и милые крепенькие друзья-животные, их сопровождающие. Такие же радостные, приветливые, дождавшиеся со справедливой войны своего сына-героя милые и еще моложавые родители, тоже готовые на все ради святой и великой родины и безмерно почитаемого императора.

Вообще-то до сих пор среди пожилого населения, старшего, военного, довоенного и сразу послевоенного поколений, распространена идея, возымевшая влияние и подтвержденная в свое специфическое время даже специфическими же научными исследованиями, что у японцев мозг устроен по-другому, чем у всего остального населения земного шара. То есть он не поделен там на левое и правое враждующие и несовпадающие полушария, а един, и всю свою приобретенную единую мощь направляет в единую цель, для разрешения единой ценностной задачи. Посему такие и успехи. Однако поскольку японским ученым пришлось вскорости начать вести Нормальную научную жизнь, связанную интернациональными контактами, ездить по международным конференциям, претендовать на профессорские места и кафедры в различных университетах всего мира, пользоваться международными грантами и проектными субсидиями, они достаточно быстро отказались от своих твердых убеждений. И надо сказать, без большого ущерба для них самих и качества японской науки. Но среди простого населения подобные воззрения до сих пор живы. Например, считается, что у японцев длина кишок в два раза больше, чем у прочих неяпонских людей. Не знаю, какие это дает преимущества, но сам факт превосходства и отличия уже радует сердце. Считается, что отличны также и японская печень и желудок. В него вмещается, распределяясь также и по неимоверной длине кишок, разом объем целого немалого барана, конечно уже трансформированного и трансфигурированного в некую длинную неблеющую колбасовидную мягкую консистенцию. Вследствие особого функционирования желудка, печени, почек, поджелудочной железы и прочих желез внутренней секреции и процесс экскрементовыделения у японцев резко отличается от нашего. Вышеупомянутая длина кишок и все прочее способствуют невероятному, почти полному, на 99,73 процента, усвоению принимаемой пищи. Наружу вываливаются уже только мелкие, необыкновенно твердо скатанные, наподобие гравия, катушки, употребляемые в строительстве дорог, засыпке речных дамб и всего подобного. По той же причине, наоборот, мочевыделение у японцев несколько опаснее, в смысле травматизма. Я имею в виду возможность повреждения окружающей среды и соседних живых существ. По консистенции японская моча напоминает достаточно высокой концентрации серную дымящуюся кислоту. Потому в Японии абсолютно неупотребимы жестяные мочесборники — только специальные кислотоупорные фарфоровые.

Естественно, здесь невозможна столь любимая нами в детстве игра — в кружок. Весьма нехитрая игра. Несколько мальчиков заговаривают новичка и окружают его, предлагая внимательно всмотреться в дневное небо, дабы проверить остроту зрения — сможет ли он днем рассмотреть на светлом небосводе хотя бы единственную звезду. Невинный мальчик, запрокинув кудрявую голову, до рези напрягает глаза, пока вдруг неожиданно не чувствует, как стремительно промокает и уже даже вся промокла нижняя часть его одеяния. Он быстро взглядывает вниз и под хохот разбегающихся проказников обнаруживает себя насквозь описанным. Естественно, в Японии подобное чревато нешуточным травматизмом и глубокими ожогами.